Молиться за Рэйн (ЛП) - Истон Б. Б.

— Отпусти меня! — кричу я, извиваясь в его объятиях и пиная ванну босыми ногами. — Не прикасайся ко мне! Отпусти меня!

Но Уэс еще крепче обнимает меня, успокаивая, как ребенка. Я борюсь, отбиваюсь и брыкаюсь, но, когда ощущаю, как его губы прикасаются к моей макушке, а руки раскачивают меня из стороны в сторону, весь гнев покидает мое тело.

В виде рыданий.

— Тише. — Уэс проводит рукой по моим волосам, напоминая мне о том, как это делала моя мама перед тем, как уйти на работу.

Я представляю ее такой, какой она выглядела утром перед тем, как все случилось. Она была измученной и обеспокоенной. Ее русые волосы были грязными и собранными в конский хвост. Синий больничный халат был испачкан в кофе.

— Мама, у нас осталось меньше недели. Почему ты опять собираешься пойти на работу? Может, ты просто останешься дома? Ну, пожалуйста! Я ненавижу оставаться наедине с отцом. Он только и делает, что целый день пьет, принимает свои таблетки от боли в спине и возится со своим оружием. Он даже со мной больше не разговаривает. Думаю, он вроде как сорвался или что-то в этом роде.

— Рэйнбоу, мы уже говорили об этом. Мир не вертится вокруг тебя. Другие люди тоже во мне нуждаются. Сейчас даже больше, чем когда-либо.

— Я знаю, но…

— Никаких но. Милая, в этом мире есть два типа людей: лентяи и трудяги. Когда становится тяжело, я преодолеваю трудности, работая еще усерднее, чтобы помочь другим. А каким человеком хочешь быть ты? Ты собираешься весь день сидеть дома и ничего не делать, как твой отец, или выйдешь наружу и попытаешься кому-нибудь помочь?

— Я бы хотела помочь, — ответила я, опуская глаза на ее потертые белые кеды.

— Хорошо. Потому что, когда все это закончится — а я уверена, что так и будет — многим людям понадобится твоя помощь.

Даже при том, что вспоминать ее оказывается больно, это также удивительным образом меня успокаивает. Как будто она здесь, рядом со мной. Я все еще слышу ее голос, все еще чувствую, как от ее дыхания исходит аромат кофе с орехами, когда она целует меня в щеку. Но хуже всего — осознавать то, что я больше никогда ее не увижу, хуже всего — понимать то, что все это время она оставалась здесь, и я держала ее взаперти.

Она заслуживает того, чтобы ее помнили.

Даже если это всего лишь на несколько часов.

Когда мои рыдания затихают, а дыхание потихоньку восстанавливается, я чувствую, как Уэс успокаивающе проводит рукой по моей спине.

— Тебе лучше? — спрашивает он, его голос едва громче шепота.

Я киваю, с удивлением обнаруживая, что действительно имею это в виду. Может быть, моих родителей больше нет, а завтрашний день вообще не наступит, но здесь, в этой ванне, с единственным человеком, который не бросил меня, я чувствую себя немного лучше.

— Расскажешь мне, что случилось?

Прижавшись щекой к его груди и не сводя глаз с мерцающего огонька свечи, я снова киваю. Мне хочется высказаться, наконец-то освободив себя.

— Я… Я не могла уснуть той ночью, поэтому решила выйти на улицу, чтобы выкурить одну из папиных сигарет. В моем комоде было припрятано несколько штук, и я подумала, что это поможет мне успокоиться и расслабиться. Отец стал таким параноиком из-за хулиганов и бродячих собак, поэтому я знала, что он взбесится, если увидит меня, выходящей так поздно из дома. Поэтому я была очень тихой. Даже курила в домике на дереве, потому что боялась, что он заметит меня на крыльце.

Я делаю глубокий вдох, сосредотачивая внимание на сердцебиении Уэса под моей щекой.

— Когда я докуривала сигарету, раздался выстрел. Он был таким громким, как будто доносился из дома, но я подумала, что это безумие. А потом услышала еще один.

— В твоей комнате, — замечает Уэс, проводя рукой по моим волосам. — Я видел дыру в твоей кровати, когда относил тебя сюда прошлой ночью.

Я киваю, глядя в пустоту.

— Он думал, что я сплю под одеялом, как и она.

Я подношу дрожащую руку ко рту и замираю, когда понимаю, что не держу сигарету. Я почти ощущаю, как трава хлещет по моим голым ногам, когда бегу через задний двор и, схватившись за ручку входной двери, слышу, как раздается третий выстрел.

— Я видела, как это случилось. — Я зажмуриваюсь, пытаясь остановить новый поток слез. — Я видела, как мой отец…

Уэс крепче обнимает меня и снова начинает раскачивать из стороны в сторону.

— И когда я позвала маму, она не ответила… — из меня вырывается очередное рыдание, которое я останавливаю рукавом своей рубашки, вспоминая, как она выглядела, прежде чем я натянула на ее лицо одеяло. Я поцеловала ее на ночь поверх одеяла и убедила себя, что она просто уснула. Что они оба просто спят.

Затем я закрыла дверь в их спальню, выпила бутылку сиропа от кашля и тоже легла спать.

— Мне так жаль, — шепчет Уэс.

Вот опять эти слова: «Мне так жаль».

Но, по какой-то причине, когда он произносит их на этот раз, они больше не причиняют боли.

Они исцеляют.

Я веду Рэйн вниз по лестнице и выхожу через заднюю дверь, прикрывая ее глаза рукой. Мой желудок сжимается в узел.

— Я уже могу смотреть?

— Пока нет, — отвечаю я, уводя ее от крыльца в высокую, по колено, траву.

Мы проходим около тридцати футов, пока не оказываемся в тени огромного дуба.

Прошлой ночью, когда я оказался абсолютно уверен в том, что организм Рэйн очистился, и ей нечем было больше тошнить, я не знал, куда, черт возьми, себя деть. Я не мог спать в этом доме. Я не мог оставаться в нем ни на секунду дольше, чем это было необходимо. Я не мог находиться с этими гребаными трупами всего в паре комнат от нас. И понимая, что Рэйн придется столкнуться со всем этим, как только она проснется… совершенно вменяемой, я знал, что должен что-то сделать, прежде чем потеряю рассудок.

Просто надеюсь, что это было правильным решением.

Сделав глубокий вдох, я убираю руку от ее глаз.

— Хорошо. Теперь можешь смотреть.

Даже несмотря на то, что я потратил на работу всю ночь и большую часть дня, получилось не очень опрятно: могилы неглубокие, насыпь вся в грязи, кресты сделаны из веток, которые я скрепил травой, но, по крайней мере, я вытащил тела из дома и закопал в землю, где им самое место.

Я прикусываю нижнюю губу и наблюдаю за тем, как Рэйн открывает глаза. После всего, что она пережила, мне меньше всего хочется причинять ей боль, но, когда она прикрывает свой рот руками и смотрит на меня, я вижу в ее больших голубых глазах слезы благодарности.

Притягиваю ее к себе, чувствуя то же самое. Она здесь, и с ней все в порядке. Даже если мы пробудем рядом всего несколько часов или даже минут, каждая секунда мне будет казаться ответом на мою молитву.

Первую за всю мою гребаную жизнь.

Это напомнило мне…

— Ты не хочешь что-нибудь сказать? — спрашиваю я, целуя ее в макушку.

Она кивает возле моей груди и поднимает на меня глаза, полные слез.

— Спасибо, — говорит она, и искренность в ее голосе пронзает меня до глубины души. — Я не… не могу поверить, что ты сделал все это. Ради меня.

Я улыбаюсь, смахивая большим пальцем слезу с ее щеки.

— Я начинаю думать, что есть мало того, чего бы я не сделал ради тебя.

Мой ответ тоже вызывает у нее улыбку.

— Например, что?

— Чего бы я для тебя не сделал?

Она кивает, и в ее грустных покрасневших глазах снова появляется озорной огонек.

— Не знаю… помочиться на Тома Хэнкса, если бы он был в огне?

Рэйн издает сопливый смешок и, хихикая, прикрывает свой мокрый носик локтем. Это самая очаровательная вещь, которую я когда-либо видел. Наблюдая за ней, я стараюсь запомнить каждый звук, каждую веснушку, каждую ресничку. Знаю, это глупо. Ведь я не смогу взять с собой эти воспоминания так же, как и не смогу сохранить ее, но я не унываю.