Филис Каст - Чаша любви

 – Тем более надо наконец-то найти баранов. Идем, Они где-то недалеко. Давай уже доделаем наше дело.

Волчица перестала скулить и побежала рядом. Она не выросла и до половины нормального размера, но была полностью предана своему приемному родителю и следовала за ним, куда бы он ни отправился.

Кухулин пошел быстрее. Он представлял себе счастливые крики детей, которые раздадутся, когда он принесет в лагерь добычу. На самый краткий миг мысли воина смягчились. Дети, конечно, стали для него неожиданностью, хотя он и знал об их существовании. Более того, именно из-за них Ку пришел сюда. Он отправился в Пустошь и должен был привести детей – новых фоморианцев, как им нравилось себя называть, – в Партолону, на родину их давно умерших матерей из племени людей. Но мысли об этом и реальные действия так же отличались друг от друга, как суровая Пустошь и зеленая, цветущая Партолона.

Новые фоморианцы, весьма скромные и бесхитростные, удивляли его каждый день. Когда Кухулин представлял себе встречу с ними, его воинский разум воображал их варварами, которые вполне могли оказаться опасными. То, что Лохлан был цивилизованным, не играло никакой роли. Да, он представлялся весьма непохожим на них. Эпона даже предназначила его в супруги сестре Кухулина. Конечно, муж Эльфейм отличался от своих соплеменников, но ее младший брат слишком хорошо знал, что потомки фоморианцев могли быть очень свирепыми.

Они выживали в суровой Пустоши больше ста лет. Пусть безумие недавно исчезло из их крови, но эти существа оставались порождением демонов. Сестра настояла на том, чтобы они вернулись в Партолону, землю, которая являлась частью их наследия. Эльфейм руководила кланом. Обязанность брата состояла в том, чтобы повиноваться ей. Но помимо прочего, Ку был также опытным воином и ни за что не привел бы врагов в Партолону. Ему приходилось проявлять осторожность и мудрость. Это было одной из причин, по которым он настоял на том, чтобы отправиться в путь без других воинов-людей. Брат предводительницы клана хотел сам выяснить правду. В случае необходимости Ку мог вернуться в Партолону с предупреждением.

Вместе с новыми фоморианцами, близнецами Керраном и Невином, он проехал от замка Маккаллан до леса, лежащего на севере, и дальше, до самого скрытого прохода в Трирских горах. Кухулин ждал, наблюдал за близнецами и лелеял незаживающую рану своего горя. То, что он каждое утро просыпался и заставлял себя проживать очередной день, было маленьким чудом. Оглядываясь назад, воин вспоминал путь до Пустоши как одно длинное и болезненное пятно. Керран и Невин были молчаливыми попутчиками. Они не выказывали никакой склонности к насилию, не жаловались на скорость, с которой он ехал, не реагировали на его грубые, несдержанные манеры. Кухулин говорил себе, что их доброжелательное поведение ничего не значит. Он собирался добраться до их лагеря, проверить реакцию остальных фоморианцев на новости, привезенные им, а потом сделать так, как будет лучше для Партолоны.

Воин пробирался на север, борясь с горем внутри и воображаемыми демонами снаружи. У него не было никаких незалеченных физических повреждений, но рана, нанесенная смертью Бренны, кровоточила в душе, оставалась зияющей, хотя и невидимой. Со временем боль начала притупляться. Ку вряд ли удалось бы когда-нибудь полностью оправиться от нее. Он просто пережил ее. Это было нечто другое.

Кухулин стал думать о других вещах, чтобы мысли о Бренне не вызвали боли. Нет, потеря всегда была с ним. Он никогда про нее не забывал, но понимал, что нельзя отдаваться отчаянию, думать о том, что могло бы быть, если бы она осталась жива. Тогда боль из тлеющих углей превратится в пламя, в жгучую, сжигающую тоску, которая никогда не пройдет. Бренны больше нет. Это неизменно. Гораздо лучше не горевать и не чувствовать вообще ничего.

«Просто иди по следу баранов, убей их и возвращайся в лагерь», – приказал воин сам себе, чтобы остановить беспокойные скитания мыслей.

Кухулин и волчица спокойно пробирались между заснеженных камней, лежащих на северном склоне Трирских гор. Он был рад, что снега стало заметно меньше. Всего несколько дней назад охотник вряд ли последовал бы за баранами к подножию горы. Если удача их не покинет и снег больше не выпадет так неожиданно, то через несколько дней проход расчистится настолько, что через него можно будет пробраться. Конечно, Кухулину придется в этом удостовериться. Дети были терпеливы и обладали силой воли, но, несмотря на все их рвение и раннее развитие, оставались всего лишь детьми, пусть и необычными.

Воин никогда не забудет, как впервые увидел их, вернее, реакцию этих существ на первого настоящего человека, с которым им довелось встретиться. Был мрачный пасмурный день. Небо заволокли тяжелые тучи. Они принесли с собой весеннюю снежную бурю, которая замела проход из Пустоши. Кухулин, Керран и Невин появились среди гор и стали спускаться по короткой тропинке от прохода в небольшую долину, где укрывались новые фоморианцы. Лагерь охранял молодой часовой по имени Гарет. Он заметил их и, как любой хороший охранник, помчался поднимать соплеменников по тревоге. Вместо того чтобы встретить маленькую группу с осторожностью, а то и с поднятым оружием, новые фоморианцы бежали к ним с открытыми руками и приветственными улыбками. Дети! Во имя Богини, он не ожидал увидеть так много малышей. Они смеялись и пели красивую мелодию, в которой Кухулин с изумлением узнал древнюю песнь Партолоны, восхваляющую Эпону. Обитатели лагеря стали обнимать близнецов Керрана и Невина. Затем их внимание быстро обратилось на одинокого всадника.

 – Это Кухулин, – представил его Невин.

 – Он брат Богини Эльфейм, которая нас спасла, – закончил Керран.

Радостное пение немедленно смолкло. На него смотрели десятки крылатых людей. Кухулин успел подумать, что они похожи на стаю ярких красивых птиц. Затем толпа расступилась, и появилась стройная фигурка. Воин сразу заметил, что кожа этой женщины была такой же необычной, светящейся и бледной, как и у других фоморианцев, но волосы, крылья и глаза оказались гораздо темнее. Затем он увидел капельки, катящиеся по ее щекам. Темные миндалевидные глаза сверкали от слез. В пристальном взгляде, устремленном на Кухулина, читалось сострадание и огромная печаль. Воин хотел отвести глаза, чтобы ее эмоции не затронули его. Собственная боль вдовца была чересчур сильна и слишком свежа. Он повернул голову, чтобы избавиться от взгляда, прикованного к нему, а крылатая женщина вдруг изящно опустилась на колени. Потом, словно она была камушком, брошенным в ожидающее море, толпа соплеменников, взрослых и детей, последовала ее примеру.