Марина Суржевская - Тропами вереска

И Шайтас распахнул свои черные крылья, взмывая вверх со мной на руках.

— Наша, наша навек… — шептало надоедливое эхо, не желая замолкнуть.

Здесь вереск не цветет. Нет его здесь.

Крапива устилает дорожку, а между жгучих листьев таится красный цветок, алеет, манит, словно живой огонь. А стоит приблизиться — гаснет, прячется в густой траве. И загорается через десяток шагов. Деревья не шумят, стоят тихие и безмолвные, течет по коре густая янтарная смола, словно слезы. В вышине проплавают облака — темные, похожие на грозовые тучи, набухшие и тяжелые от клубящихся внутри молний. И когда они задевают острую иглу башни — лопаются, словно перезрелые плоды, проливаются дождем, и озаряется темное небо огненными вспышками.

— Разве не красиво здесь, Шаисса? — демон вновь стоит за спиной, обнимает властно. — Весь мир у твоих ног. Посмотри!

— Красиво, — равнодушно отзываюсь я.

Шайтас хмурится. Я знаю это, хоть и не вижу. Поднимает голову, и тучи расползаются испуганно, бегут к краю бесконечного неба.

Демон же разворачивает меня к себе, и глаза его горят углями, угрожающе и злобно. А потом он меня целует. Губы его обжигают льдом и дарят забвение, каждый поцелуй отнимает еще кусочек воспоминаний, тепла, любви, души. Его губы дают плотское наслаждения, а отбирают жизнь, раздвоенный язык ласкает так страстно и умело, что мысли растворяются, а тело оживает. Мы снова парим между небом и землей, между тьмой и тьмой, я — в его руках. Распахнутые черные крылья держат нас в недвижимом воздухе его мира, а Шайтас целует, снова и снова… Уже в который раз.

— Как долго я ждал… Не противься… Не противься, Шаисса, — он шепчет, укрывая меня крыльям, складывая их куполом над нами. И мы падаем вниз, в пропасть, в черную бездну, так стремительно, что я вновь кричу, а демон смеется. Он позволяет мне увидеть, как стремительно несется навстречу земля, раскрывает ладони, выпуская меня из объятий. И я падаю к черной земле и красным пятнышкам маков, ожидая этого удара — последнего. Острый запах прелой листвы ударил мне в лицо, и уже у самой тверди сильные руки подхватывают, а крылья вновь выдергивают нас вверх.

Шайтас любит играть.

— Испугалась, ведьма?

— Испугалась, демон, — ответила я. Глупо врать, что мне не страшно: сердце колотится пойманной птицей, норовит выскочить. А Шайтассу мой страх — словно сладость, он слизывает его раздвоенным языком с моих губ, вдыхает жадно, сжимает меня сильнее.

— А если не поймаю, ведьма? — мурлычет он мне на ухо, и дыхание его обжигает холодом.

— Разобьюсь, Шайтас, — шепчу я, откидывая голову. — Если не поймаешь — я разобьюсь.

— Помни, Шаисса, всегда помни об этом! Ты в моей власти, ты — моя!

И он вновь целует, вновь обнимает руками и крыльями, то взмывает ввысь, то камнем обрушивается вниз, и не устает от своей игры, лишь смеется, когда я кричу.

Сколько это длится, я не знаю. Порой мне кажется, что в Омуте я провела всего несколько минут, порой — годы. А когда спрашиваю у Шайтаса, он злится. Но я вновь спрашиваю. Вот и сейчас, когда мы парим над сизыми облаками, я смотрю в алые глаза и задаю вопрос:

— Сколько я в Омуте?

— Вечность, — рычит Шайтас. И вновь складывает крылья, падает вниз, устремляясь к башне своих чертогов. — Ты здесь вечность, и еще столько же впереди. Все, кого ты любила — давно сгнили в земле, все, кто тебя помнил — сгинули. А мы остались. Ты душой вечна, я — телом… Века прошли в твоем мире, Шаисса! Смирись и стань моей, открой ворота!

Я качаю головой, и демон рычит от злости. На камень башни он меня почти швыряет, так что я падаю, обдираю колени. В Омуте боль настоящая.

Он встает на ноги, черные крылья опадают плащом, краснеют до цвета алой крови. И сам Шайтас меняет облик, становясь рогатым зверем. Так ему привычнее и удобнее — человеческий лик он не любит.

— Строптивая ведьма, — зверь рычит, оскалившись. — Откроешь. Все равно однажды откроешь!

Он спрыгнул с башни, оставив меня одну, а я поднялась, отряхнулась. Черные тени в углах оживились, поползли за мной следом змеями. Они всегда были рядом, тени мрака, приглядывающие за мной. Ни на мгновение меня не покидали, смотрели из каждого угла желтыми глазами Шайтаса. А углов в моих покоях было много. Сколько ни считала, так и не смогла сосчитать. То мерещится десяток, а то и вся сотня выходит. Все в Омуте изменчиво и зыбко, все непостоянно, кроме Шайтаса и его ожидания.

Я сбежала по ступеням в свои покои, окинула их взглядом. Когда я вошла сюда первый раз — не смогла сдержать вздоха. Никогда я таких покоев не видела, да и нет в моем мире таких. Вместо стен — цветы и травы, живые и дышащие. Вместо потолка — звезды ясные. Размерами покои с целым дворцом сравниться могут, у одной стены встань — противоположной не увидишь. Все здесь есть: и столы, снедью накрытые, и водопады с хрустальной водой, и под ногами шкуры неведомых зверей — шерсть их мягче пуха. И постель в центре, укрытая шелками и расшитая золотом, усыпанная лепестками цветов, чей запах, словно дурман — опьяняет и лишает воли. Шайтас осыпает этими цветами мое тело, целует нежно и злится, когда я вновь отталкиваю его.

Это повторяется снова и снова, может, и правда — вечность? Я не знаю. В Омуте день и ночь наступают по велению демона. Вот и сейчас демон не в духе: травы на стенах заволновались, словно вода на озерце, и почернели, обуглились. Осыпались на светлый пол пеплом. А я вздохнула. Жаль их. Красивые были.

Когда первый раз травы засохли, я их спасти пыталась, таскала в ладонях воду от водопада, поливала. Злилась, что даже кубка на столе нет, а в ладонях много не унести. А растения вяли, жухли, осыпались под моими пальцами.

— Хочешь спасти их? — Шайтас возник, словно ветер. — Открой ворота, Шаисса. И тебе подвластна будет жизнь и смерть. Оживишь мертвое и спасешь живое. Открой.

Я выплеснула воду на пол, покачала головой.

— Ты звал — я пришла, Шайтас. А про ворота уговора не было. Не открою, не бывать этому!

Он лишь рассмеялся.

— Глупая, глупая ведьма… Думаешь, устоишь? Откроешь, Шаиса. Откроешь…

В тот день, после пира нечести, он принес меня сюда, косы распустил собственноручно и в каждую прядь самоцвет вплел, увенчал лоб обручем золотым с драгоценным лазуритом. Платье на мне сменилось тончайшей дымкой, то ли ткань, то ли туман живой — не понять.

И шептал мне демон слова такие, что голова кружилась, а воспоминания таяли. Он кормил меня с рук сладкими ягодами, поил горьким вином. Ласкал так мучительно нежно, а потом так ненасытно-страстно, погружая меня в плотский дурман наслаждения. Шайтас улыбался, когда целовал меня, неторопливо снимая одежды и изучая мое тело — алым взглядом, ледяными ладонями, влажным языком.

— Красивая ведьма…

Это длилось, казалось, бесконечность — игра со мной, на грани взрыва или падения в бездну. Он не давал мне дойти в этом безумии до конца, каждый раз останавливаясь на самом краю и отстраняясь. И начиная все сначала. Прикосновения, губы, язык. Скользкий шелк его черных волос, мягкость крыльев, бархат кожи, скрывающей ледяную глыбу тела.

Травы волнуются на стенах, сплетаются, выкидывают длинные стрелы с бледными бутонами на концах, тянутся к нам, покачиваются в такт. Пламя черных свечей шипит и шепчет, нарастая и вторя дыханию. На нас нет одежды, и тело Шайтаса блестит темной бронзой, он словно выбит из скалы — ни одного мягкого места, ни единого недостатка. Его человеческое обличие совершенно настолько, что хочется плакать.

Он вновь поцеловал — провел языком по моему телу, и я почти забыла о своей жизни до этого дня, забыла Лелю и Таира, забыла Ильмира…

Палец вновь кольнуло иглой, но на этот раз я очнулась, приподнялась на локтях. Золото покрывал пропало, я лежала на черном камне, и демон нависал сверху, придавливал, не давая пошевелиться. Шайтас зарычал, блеснули алые глаза.

— Убери кольцо! — велел он злобно.

Я изумленно подняла руку. Тряпица упала, и на ладони блеснула живая искорка бирюзы. Так и осталось на мне заговоренное колечко служителя…

— Сними его! — Шайтас склонил рогатую голову, забил хвостом, вцепился когтями в золотой шелк, раздирая драгоценное полотно. — Убери сейчас же! Моя ты! Моя!

Но я уже очнулась. Хмель слетел и мысли прояснились — помогло колечко! И головой покачала решительно.

— Не сниму.

И как на меня демон ни рычал, как ни угрожал, так колечко и не отдала. Отпрянула, отскочила, озираясь и выискивая взглядом одежду. Наверное, потому и не смог демон меня поработить: бирюза светилась искоркой живой и любящей души даже здесь, в Омуте. А насильно снять перстенек Шайтас не мог, как и приказать мне ворота открыть. Сама должна сделать, по доброй воле, только тогда сила будет у моего поступка. Светлая ведающая, добровольно открывшая ворота Омута, способна выпустить в мир полчища темных тварей. Нескончаемое войско, рогатое, косматое, ползущее, летающее и ядовитое. Жаждущее добраться до тел и душ человеческих.