Ловушка для княгини (СИ) - Луковская Татьяна

Давыд довольно быстро вскочил на ноги, из носа сочилась кровь. Бой по традиции должен быть завершен, но Залесский князь, презрев все правила, снова кинулся на Всеволода.

— Остановиться пора! Наш победил! — выкрикнул седовласый боярин.

— Пусть до смерти! — зашумел Ермила.

— Нельзя! — взвизгнула Настасья, видя, что Давыд хватается за меч.

И тут она увидела глаза Ермилы, красные, с огоньком, жгущие вкруг себя воздух. Настасья охнула, прикрыв рот рукой, миг, и снова пред ней обычный боярин, суетливый, верткий, как и всегда… показалось?

— Я жене обещал в руки меч не брать, — носком ноги отшвырнул свое оружие Всеволод.

— Бери, бери!!! — закричала Настасья.

— А я никому ничего не обещал, — хмыкнул Давыд, уже неспешно, как охотник на добычу, наступая на Всеволода.

— Видит Бог, я того не хотел, — выкрикнул куда-то в небо Всеволод.

Давыд сделал выпад, Всеволод легко уклонился, он был легче, а значит подвижней. Давыд, ярясь, снова замахнулся… Всеволод, пригнувшись, рывком поднял с земли свой корзень и швырнул сопернику на меч. Выпад, никто ничего не успел сообразить…

Корзень алой тряпкой упал на снег, посреди вспаханного боем круга стоял Всеволод, а у его ног валялся Давыд со свернутой шеей. Залесский князь был мертв.

— Моя княгиня чиста! — тяжело дыша, выкрикнул Всеволод, и толпа подхватила его рык радостным согласием.

Луна просвечивала сквозь тонкую дымку облака, плотная корка снежного наста отливала медью. В лицо бил теплый полуденный ветер, предупреждая об оттепели. Всеволод расстегнул кожух, провел рукой по вспотевшей шее.

— Не упустим? — повернулся он к ехавшему рядом Домогосту.

— Куда они денутся, — с железной уверенностью произнес посадник, — лед истончился, перейти можно только на отмели. Догоним.

Охотничьего азарта не было, была только истощающая ненависть, и князь, стиснув зубы, следовал за ней.

Вспомнилось, как опьяненный победой Всеволод впервые после поединка поднял глаза на своих ворогов, как побелел от ужаса неизбежной катастрофы Микула и покраснел от бессильной ярости Ермила, сжимая кулаки.

— Вон пошли, — как шелудивым псам бросил им князь.

— Собраться дай, себе так седмицу выхлопотал, — с досадой проворчал Микула.

— Сбирайтесь, — дохнул стужей князь.

И Ермила все понял, он вообще был мужичонкой понятливым:

— До зари уедем, — сквозь зубы выдавил он, разворачиваясь и утаскивая за собой и Микулу.

— Как до зари?! — возмутился красавчик-боярин. — И им все добро оставить? С чего бы это?

Что ему ответил Ермила, Всеволод уже не расслышал, медлить было нельзя, дорого каждое мгновение.

Малую дружину Давыда, что стояла за воротами, князь Дмитровский велел впустить в град. Сам лично к ним вышел, поведав, что бой был честным, их князь попытал счастье да не вышло. Тут же приказал разместить залесских на гостевом дворе и выкатить за помин убитого хозяина все оставшиеся запасы бражки. Гостей велено было кормить дурно, но поить щедро. А все лишь за тем, чтобы не успел пробраться к чужой дружине Ермила, чтобы не втерся в доверие да не науськал. В открытую, как Давыду, бывшему дружку Всеволод свернуть шею не мог, силушка пока не та, но и в живых оставлять лютого врага князь не собирался.

И теперь он гончим бежал по следу, чувствовал кожей чужой страх и от этого ярился еще больше. А ведь его Настасья сразу все поняла, уловила, за руку схватила:

— Ты куда это?

— На ловы, — промолвил и очи отвел.

— Любушка, Господь их сам покарает, месть — то грех. Пускай себе едут, не опасны уж они нам.

Вот что ей ответить? Она добрая, чистая душа, а он… он уж слишком многое прошел, не может позволить себе великодушие.

— Иди спать, я завтра к полудню вернусь, так надо.

А очи у нее — утонуть. Всякий раз смотришь, и всякий раз тонешь. Как первый раз, нахмурив бровки глянула, так и пропал.

— На зло разве злом можно отвечать? — выдыхает Настасья, прижимается к груди.

И врать ей сейчас не хочется, и правду сказать — мочи нет.

— Надо так, — повторил.

И она смирилась, отступила, долго крестила вслед. Не хотелось уходить, словно невидимые нити тянули обратно.

Под копытом треснула ветка, глаза напряглись, упираясь во мрак.

— След теряется, — передали идущие впереди в дозоре вои.

— Чертовщина, — проворчал, крестясь Домогост.

— Как это теряется? — Всеволод подъехал к дозорным.

— Телеги с добром кинули, а сами словно растворились, ни копыта на снегу.

Приказали посветить светцами, вои полезли просматривать землю под припорошенными снегом соснами.

— По воздуху перелетели что ли, аки птицы? — проворчал кто-то из дружинников.

— Никуда они не улетели, — проскрежетал Кряж, указывая куда-то в темноту, — копыта тряпьем обмотали и вот тут через кусты ушли.

Это означало, что они налегке теперь, неотягощённые скарбом.

— Поспешать нужно, по коням, — Всеволод запрыгнул в седло.

И дмитровская дружина понеслась наперерез, уже не таясь, прямо по заснеженному полю. Ветер засвистел в ушах, по венам покатил азарт битвы. А вот и враги!

Небольшой отряд трусил вдоль речки. Дружинники Всеволода издали атакующий воинственный гик. Убегающие дернулись, пустились вскачь, проламывая копытами снежный наст. Оба отряда, неминуемо сближаясь, летели к узкому горлу брода.

Всеволод загонял коня, перед глазами стояла Ефросинья, улыбающаяся, с новорожденным сыном на руках. А Настасья, этот упырь ее сжечь хотел, а если бы Домогост не вступился? Жажда мести душила, и цель была так близка. Вон он, Ермила, прижимается к шее жеребца, чтоб не свалило стрелой, уже видно его искаженное беспомощной яростью лицо…

До брода добраться беглецы не успели, дружинники Всеволода перерезали дорогу и стали спихивать врагов с обрыва на тонкий оплавившийся лед Толокши. Заварилась бойня, звон оружия, крики. Лед с шумом кололся, не выдерживая тяжести падающих коней. Быстро начала образовываться затягивающая барахтающиеся тела полынья.

Всеволод не успел подскочить сам, Кряж здоровенным ручищами вырвал Ермилу из седла и швырнул вниз. Злодей кубарем прокатился по склону, но каким-то непостижимым чудом, шатаясь, поднялся на ноги, упавшая следом чья-то лошадь все ж сбила его, увлекая за собой в полынью. Дальше Всеволод уж не видел, он сцепился с Микулой, с остервенением работая мечом. Ударил плашмя, сшиб с коня…

— Пощади, — прохрипел бывший друг.

Всеволод замер.

— Отходим, — махнул он рукой.

Уходя, князь оглянулся, луна вырвалась из-под покрывала туч, освещая побоище. Несколько лошадей без всадников бесцельно бродили по кругу, в снегу чернели трупы, посреди поля, пошатываясь, одиноко стоял Микула. Больше Всеволод не оглядывался, надо жить дальше.

— Заедем в обитель к игумену, — обернулся Всеволод к Домогосту, — благодарствовать за поддержку.

В первых лучах восходящего солнца показался сруб монастыря.

— Не к кому заезжать, — хрипло выдохнул посадник, — две седмицы назад как помер.

— Как это помер? — изумился Всеволод. — А Божий суд…

— Я просил иноков смерть старца утаить на время. Опора нам нужна была.

— Благодарствую, — кивнул Всеволод. — Должник я твой.

— Брось, княже. Чего считаться-то — кто кому чего должен? Выстоять бы, видишь, время какое настало, никто не знает, что завтра будет.

И в этом Домогост был прав. Зыбкость и хрупкость жизни особенно ощущались после боя, Всеволода все время злило это тревожное ощущение края, но сегодня установилась какая-то благость, смешанная со спокойствием.

— Эй, Кряж, — повернулся он к суровому гридню, — дядькой к сыну моему пойдешь?

Опытный вой встрепенулся.

— Разве княгиня те, княже, не сказывала кто я? — пробормотал он.

— Воля моя такова, — отмахнулся Всеволод, все ему сейчас казалось неважным.