Гейл Форман - Куда она ушла

- Предпочитаю думать, что они предоставляют мне немного уединенности, — говорит она, открываясь словно подсолнух поцелуям, которыми я осыпаю ее скулы. — Но мои соседи определенно все видят.

Она проводит руками по моим волосам, и у меня такое ощущение, что она пропустила электрический ток по черепу — если бы казнь на электрическом стуле была такой приятной.

- Привет, соседушки, — протягиваю я, пальцем выводя ленивые узоры вокруг основания ее ключицы.

Ее руки ныряют под мою футболку, мою грязную, старую, счастливую черную футболку. Прикосновения уже вовсе не кроткие. Скорее исследующие, а подушечки пальцев начинают посылать сигнал о крайней необходимости азбукой Морзе.

- Если это продлится чуть дольше, мои соседи станут зрителями незабываемого шоу, — шепчет она.

- Мы артисты, в конце концов, — отвечаю я, проскальзывая руками под ее блузку и проводя ими вверх вдоль всей длины торса, затем обратно вниз. Наша кожа просится наружу, словно магниты, слишком долго лишенные своих разноименных зарядов.

Я провожу пальцем вдоль ее шеи, линии скул, обхватываю рукой подбородок. И останавливаюсь. На мгновение мы замираем, всматриваясь друг в друга, смакуя момент. И затем внезапно обрушиваемся друг на друга. Миа отрывает ноги от земли и оборачивает их вокруг моего торса, зарываясь пальцами в волосы. Мои собственные руки запутываются в ее прядях. И наши губы. Недостаточно кожи, недостаточно слюны, недостаточно времени для тех потерянных лет, что наши губы пытаются компенсировать, найдя друг друга. Мы целуемся. Электрический поток достигает своего максимума. Должно быть, по всему Бруклину перебои со светом.

- В дом! — Миа наполовину приказывает, наполовину умоляет, и с ее ногами все еще обернутыми вокруг меня я несу ее обратно в крошечный дом, обратно на диван, где всего несколько часов назад мы спали вместе, но порознь.

В этот раз сна ни в одном глазу. И мы вместе, как единое целое.

Мы засыпаем, просыпаясь посреди ночи от голода. Заказываем еду на дом. Едим наверху на ее кровати. Это похоже на сон, и его самая невероятная часть — пробуждение на рассвете. Рядом с Мией. Я вижу ее спящий силуэт и чувствую себя самым счастливым человеком на земле. Притягиваю ее ближе к себе и снова засыпаю.

Но когда я снова просыпаюсь несколько часов спустя, Миа сидит на стуле у окна, поджав ноги и укутавшись в старое шерстяное одеяло, связанное ее бабушкой. Она выглядит несчастной, и страх, пулей пронзающий сердце, несравним ни с чем, что я испытывал прежде. А это о многом говорит. Единственная мысль, пульсирующая в голове: «Я не могу потерять тебя снова. В этот раз это и правда убьет меня».

- Что случилось? — спрашиваю я, пока не струсил и не совершил какую-нибудь глупость, вроде того, чтобы убежать прежде, чем сердце превратится в кусок пепла.

- Я просто вспоминала школу, — произносит она печально.

- Да, это любого вгонит в тоску.

Миа не попадается на удочку. Она не смеется. Она сползает на стуле.

- Я думала о том, что мы снова оказались в той же лодке. Как когда я собиралась в Джуллиард, а ты… туда, где ты сейчас. — Она опускает голову, накручивает кусочек шерстяной нитки от одеяла на палец, пока кожа на кончике не бледнеет. — За одним исключением: тогда у нас было больше времени, чтобы поразмыслить над этим. А сейчас у нас есть только день, точнее был день. Прошлая ночь была удивительной, но это только одна ночь. Мне и, правда, нужно улетать в Японию через каких-то семь часов. А тебя ждет группа. Гастроли.

Она вытирает глаза основанием ладоней.

- Миа, перестань! — Мой голос эхом отскакивает от стен спальни. — Мы больше не в школе!

Она смотрит на меня в замешательстве, вопрос незримо парит в воздухе между нами.

- Послушай, у меня тур начинается только через неделю.

Искра надежды начинает заряжать пространство между нами.

- И знаешь, я тут подумал, я так давно не ел суши.

На ее лице печальная и грустная улыбка, не совсем то, чего я ожидал.

- Ты бы поехал в Японию со мной? — спрашивает она.

- Я уже там.

- Это было бы замечательно. Но тогда что… то есть, я понимаю, мы можем как-нибудь приноровиться, но ведь я столько времени буду в дороге и…?

Ну, почему она никак не может понять, когда для меня все ясно как Божий день?

- Я буду твоим «плюс один», — поясняю я. — Твоим фанатом. Твоим техперсоналом. Твоим чем угодно. Куда едешь ты, туда и я. Если ты сама хочешь. Если нет, я пойму.

- Нет, я хочу. Поверь мне, очень хочу. Но как это будет работать? С твоим расписанием? С твоей группой?

Я замолкаю. Ведь стоит произнести это вслух, и это, наконец, станет реальным.

- Больше нет группы. По крайней мере, для меня. После гастролей я ухожу.

- Нет! — Миа с такой силой машет головой, что длинные пряди ее волос с шумом ударяются о стену позади нее. Я очень хорошо знаком с этим решительным взглядом на ее лице, поэтому чувствую, как внутри у меня все опустилось. — Ты не должен делать этого ради меня, — добавляет она, голос смягчается. — Я не приму больше не единой уступки.

- Уступки?

- За последние три года каждый, возможно, за исключением преподавателей Джуллиарда, пичкал меня уступками. Еще хуже: я сама делала себе уступки, и это ничуть мне не помогло. Я не хочу быть таким человеком, который только берет. Я достаточно забрала у тебя. Я не позволю тебе забросить то, что ты так любишь, лишь ради того, чтобы быть моим опекуном или носильщиком.

- Понимаешь, — шепчу я. — Я как бы разлюбил музыку.

- Из-за меня, — унывает Миа.

- Из-за жизни, — поправляю я. — Я всегда буду играть. Возможно, даже снова буду записываться, но сейчас мне нужно время наедине с гитарой, чтобы вспомнить, почему я вообще когда-то увлекся музыкой. Я ухожу из группы не зависимо от того, являешься ли ты частью этого уравнения или нет. Что касается опекунства, если уж на то пошло, я тот, кто в этом нуждается. Именно я с багажом.

Я стараюсь повернуть это, как шутку, но Миа всегда видела меня насквозь, и последние двадцать четыре часа это лишний раз доказали.

Она смотрит на меня тем своим пронзающим взглядом.

- Знаешь, я много думала об этом последние пару лет, — произносит она сдавленным голосом. — О том, кто был рядом с тобой. Кто держал твою руку, пока ты оплакивал тех, кого ты потерял?

Ее слова надавливают на спусковой крючок, и по моему лицу вновь катятся чертовы слезы. За три года я не проронил ни слезинки, а теперь плачу второй раз за день.

- Теперь моя очередь поддерживать тебя, — шепчет она, подходя ближе и закутывая меня в свое одеяло, в то время как я снова теряю всякое самообладание. Она обнимает меня, пока я привожу в чувства свою Y хромосому. Затем она поворачивается ко мне, в глазах рассеянный взгляд.