Алена Кручко - Одинокая душа для ведьмы с ребенком

А с той жизнью, что мне досталась теперь, еще предстояло разбираться.

Вот ведь… Никогда не верила в переселение душ и прочую мистику, и в церковь тоже не ходила. Слишком в меня въелось материалистическое воспитание. Если, как сказал классик, каждому воздается по вере его, то меня после смерти должно было ждать небытие.

Ну что ж, будем считать, что ошибалась. Тот случай, когда приятней ошибиться, чем обнаружить собственную правоту. Думать о том, что на самом деле я умерла, о том, что дети остались без матери, а внуки без бабушки, было больно. Но такова жизнь. Нужно отпустить их и прежнюю себя и принять себя нынешнюю — я чувствовала, что так будет правильно.

Зато здесь мне не мои шестьдесят три, а слегка за двадцать. Нет ставших привычными хронических болячек, не ноет спина, не болят колени. И фигурка снова как в молодости. Да почему «как», это и есть молодость!

— Жизнь продолжается, — повторила я. — Надо посмотреть, что с домом. Сходишь со мной? Что-то страшно…

Дом стоял незапертый, но никто за эту неделю в него не влез. Еще одна странность — ну не верила я в поголовную порядочность взрослых и нелюбопытство детей! Но факт оставался фактом: на обгоревшем подоконнике любые следы были бы видны, дверь из гостиной в сад была завязана тесемкой с печатью, прочие окна и «парадная» дверь остались в целости. Я срезала тесемку и потянула дверь на себя. В нос ударил едкий запах гари.

Гостиная выгорела целиком. Черные голые стены, закопченный потолок, пол без следа дерева — бетон и пепел. От стоявшей здесь мебели, от люстры, телевизора, торшера осталось разве что несколько мелких металлических деталек, оплавленных до неузнаваемости. Не думала, что так бывает.

Вера чихнула, у меня тоже чесался нос и щипало в глазах. Но тягостное чувство, с которым я сюда шла — как будто собираюсь тревожить умерших или претендовать на чужое

— почему-то исчезло. Ведь, если подумать, именно здесь, в этой комнате, совсем недавно умерли двое — та, чье тело я занимаю, и ее муж. А мне стало вдруг спокойно…

— Как ты? — шепотом спросила Вера.

Я пожала плечами:

— Так странно. Мне кажется, что дом по мне скучал и радуется. Мне стало спокойней. Давай посмотрим кухню и другие комнаты, если там все в порядке, мы с Олежкой уже сегодня можем вернуться.

— Ты ведь знаешь, что вы нам не в тягость? — спросила Вера.

— Знаю, — я улыбнулась. — Но это наш дом.

Кухня была… грязной. Заплесневевшие остатки ужина, вонь из мусорного ведра, опрокинутая бутылка из-под пива и засохшее темное пятно на линолеуме под ней — это хотя бы понятно. Но залапанные дверцы шкафчиков и холодильника, замызганная печка, изрезанная клеенка в каких-то пятнах… Фу. Я брезгливая, в кухне должна быть идеальная чистота. А здесь ведь еще и ребенок ел! Ужас! Ну ничего, вычищу. Зато пожар кухню не затронул, даже запаха гари почти не ощущалось.

Лестница скрипела точно так же, как в моем сне. От наших ног оставались темные следы, и в комнаты на втором этаже мы заходить не стали, только заглянули. Все там было в порядке. Пыльно, воздух затхлый, и только. В детской стояла на столе тарелка с печеньем, а по полу раскатились цветные карандаши.

— Оставляй Олежку у нас до вечера, — предложила Вера. — Уберешься… Ну и хоть поплачешь спокойно, если подступит. А хочешь, и ночевать возвращайся.

Плакать я не собиралась, но строить из себя железную леди или бесчувственную стерву перед соседкой и, похоже, единственной близкой подругой — тоже. Обняла Веру, пробормотала:

— Спасибо тебе, спасибо!

Проводила ее до прихожей, отперла дверь — ключи торчали в замочной скважине, целая связка. Нужно будет разобраться, какой откуда, хотя это, наверное, не самое срочное.

Ох, у меня теперь все срочное…

Дверь я оставила открытой — пусть проветривается. Обошла дом, распахнула все окна. Нашла ведро, тряпку и швабру: не таскать же по всему дому гарь и пепел на тапочках.

И принялась за дело. Обгорелые стены мыть я пока не возьмусь, но остальное должно сверкать! Чтобы никакой грязи, никакого, мать его, разлитого пива, вони и плесени! Мне сюда ребенка вести.

Выплескивая в сад под яблоню третье ведро грязной воды, я поймала себя на том, что напеваю под нос. Водилась за мной такая привычка: когда руки заняты, а голова свободна, само собой что-то складывалось в слова и строчки, без особого смысла, но работа от этого спорилась, а настроение поднималось.

Что ж, почему бы и не потащить хорошие привычки в новую жизнь?

А еще почему-то показалось, что и дом, и деревья в саду радуются моей незамысловатой глупой песенке.

Все-таки физическая работа и в самом деле прочищает мозги. Я уже отдраила полы в гостиной и занялась кухней, когда в голову пришла неприятная мысль: а мой ли это дом?

Вдруг он взят по кредиту или ипотеке и еще не выкуплен? Или мы его и вовсе снимали? И что тогда делать?

Этот простой и очевидный вопрос словно прорвал ту плотину в мозгу, которая отгораживала меня от реальности. Я работала или нет? Если да, то где, кем и что делать с неделей прогулов? Если нет, то на что жить? Положена ли мне какая-нибудь пенсия по потере мужа? Пособие на ребенка? Кстати о ребенке, он ходит в детский сад или сидит со мной дома? Если детский сад — то где, на каких условиях, кого я там должна знать? Есть ли у нас родственники, и если есть, то где они? Тут такая трагедия, и никому дела нет?

И кстати о родственниках, где я вообще нахожусь? В смысле, какой это город? Год?

Мой ли это мир? Вроде бы все здесь достаточно привычно, но почему-то же возникает иногда ощущение чуждости и непонятности. А как хочется хотя бы издали поглядеть на своих, убедиться, что с ними все в порядке…

Что ж, отдохнем немного от уборки, тем более что это тело уже устало до дрожи в ногах. То ли не выздоровела окончательно, то ли сама по себе такая хлипкая, непривычная к работе… Ну да с этим мы разберемся. Позже.

А пока я поднялась на второй этаж, остановилась в нерешительности, гадая, откуда начать поиски документов, и почти на автомате открыла одну из дверей.

Здесь была, очевидно, супружеская спальня — широкая кровать, небрежно застеленная выцветшим покрывалом, массивный одежный шкаф с исцарапанной дверцей, времен примерно моей бабушки, и неожиданно изящный секретер светлого дерева с перламутровой инкрустацией, категорически неуместный среди окружающего убожества. На широком подоконнике валялась газета, круглый механический будильник с остановившимися стрелками показывал половину второго. И хоть бы коврик какой на полу, не говоря уж о зеркале со столиком для косметики… Не скажешь, что здесь живет молодая красивая женщина. Правда, зеркало в рост должно быть на внутренней стороне дверцы шкафа — помню я такие шкафы, ведь и правда у бабушки точь-в-точь такой же был. Открыла дверцу, оглядела свое отражение — бледная, растрепанная, вспухший синяк от виска до губ все еще радует переливами от черно-фиолетового до багрового. М-да. И в люди-то не выйдешь с таким украшением.