Сесилия Ахерн - Волшебный дневник

После нормандского психа в замке жило мно го разных лордов и леди. При них время от времени появлялись новые конюшни и всякие надворные постройки. Как ни странно, один лорд переметнулся к католикам, женившись на католичке, и построил часовню, чтобы доставить удовольствие своему семейству. Мы с мамой таким же образом получили бассейн. Каждому свое. Территория замка обнесена так называемой «голодной» стеной, проект которой созрел, когда в стране случился картофельный неурожай[6]. Она все еще стоит, оберегая сад и дом Артура и Розалин, а у меня каждый раз, когда ее вижу, по спине бегают мурашки. Если бы Розалин хоть раз побывала на обеде в нашем доме, она, верно, тоже затеяла бы строительство стены вокруг нас, потому что мы не ели углеводов. По крайней мере, у нас не было привычки есть углеводы, зато теперь я ем их столько, что могла бы снабжать топливом все закрывающиеся в округе заводы.

Потомки рода Килсани продолжали жить в замке до 1920-х годов, пока некие поджигатели не вспомнили, что они католики, и не попытались их выкурить. После пожара наследникам пришлось потесниться и занять лишь небольшую часть замка, потому что восстановить остальную часть и протопить ее им оказалось не по средствам, а в 90-х годах они и вовсе покинули родовое гнездо. Не знаю, кому теперь принадлежит замок, но он явно ветшает: в некоторых местах нет крыши, обваливаются стены, нет лестниц. Внутри растут горы мусора, да и вокруг его тоже хватает. Как-то мама предложила мне остаться на уик-энд у Артура и Розалин и произвести раскопки. В тот день она и папа серьезно поругались, прежде я никогда не слышала ничего подобного, и папа еще сильнее разозлился, когда мама захотела отослать меня из дома. Атмосфера настолько накалилась, что я и сама была не прочь смыться. К тому же мамино предложение действительно привело отца в ярость, а так как я считала своим дочерним долгом превращать его жизнь в ад, то, не сказав ни слова, подчинилась. Правда, едва я оказалась на месте, как желание копаться в мусоре и восстанавливать историю замка мгновенно улетучилось. Вытерпела я общество Артура и Розалин до ланча, а потом отправилась в туалет и позвонила моей филиппинской няньке Маи, которую нам после смерти папы пришлось отослать обратно, чтобы она забрала меня домой. Розалин я сказала, будто у меня заболел живот, и постаралась не засмеяться, когда она принялась беспокойно расспрашивать, не повредил ли мне яблочный пирог.

Кончилось все тем, что я списала эссе о замках из Интернета. А потом меня вызвала директриса школы и обвинила в плагиате, чего я до сих пор не понимаю, ведь Зои тоже воспользовалась Интернетом, сочиняя свое эссе о замке Малахайд, правда, она изменила несколько слов и дат, нарочно исказив их, как будто не списывала, и в итоге ее результат был лучше моего. Разве это справедливо?

Вокруг замка около ста акров земли, и дядя Артур является их хранителем и управляющим, то есть ему приходится присматривать за сотней акров чужой земли, поэтому он уходит из дома рано утром и возвращается ровно в половине шестого чумазый, как шахтер. Он никогда не жалуется, никогда не ворчит на погоду, просто поднимается с кровати, съедает завтрак, оглушая себя радио, и уходит на работу. С собой Розалин дает ему темную фляжку с чаем и несколько сэндвичей, и он редко заходит домой посреди дня, разве что забудет что-то в гараже или захочет в туалет. В том, что он так уж прост, я очень сомневаюсь. Вряд ли человек, который на редкость мало говорит, может быть настолько прост, насколько это кажется окружающим. Кое-чего набираешься, пока молчишь, потому что, когда молчишь, много думаешь, а уж дядя-то наверняка много чего передумал. Вот мама с папой только и делали, что говорили и говорили. Но такие люди много не думают; у них слова подавляют даже подсознательное желание спросить себя: Почему ты так говоришь? Что ты думаешь на самом деле?

Обычно по будням и в уик-энды я до последнего оставалась в постели, пока Маи не поднимала меня толчками и криками. А здесь я встаю рано. Когда вокруг дома растут гигантские деревья, на них находят пристанище стаи птиц. И поют они до того голосисто, что я легко просыпаюсь. Около семи я уже на ногах, что даже меня самое приводит в изумление. Маи гордилась бы мной. Вечера здесь длинные, да и в дневные часы тоже надо чем-то занимать себя. Черт знает сколько часов мне совершенно нечего делать.

Папа решил свести счеты с жизнью в мае, прямо перед экзаменами, положенными в предпоследнем классе, что было не совсем честно по отношению ко мне, так как я собиралась стать первой в классе. Экзамены я все-таки сдавала. Не исключено, что я провалила их, но мне на это наплевать и, думаю, всем остальным тоже. В сентябре узнаю. На похороны папы пришел весь класс, и казалось, ребята об этом не жалели, так как с удовольствием пропустили школьные занятия. Ну, вы понимаете, мне было стыдно плакать перед всеми. И все же я плакала, правда, сначала слезы потекли у Зои, потом у Лауры. А девочка из моего класса, которую зовут Фиона и с которой мы двумя словами за все время не перемолвились, вдруг крепко обняла меня и передала визитку от своих родителей, мол, они думают обо мне. Еще Фиона назвала мне номер своего мобильника и подарила свою любимую книгу, после чего сказала, что, если мне захочется поговорить, она всегда готова меня выслушать. Тогда ее попытка сблизиться со мной во время похорон показалась мне немного неудачной, но по некотором размышлении — а теперь я только этим и занимаюсь — я поняла, что в тот день никто не превзошел ее в добрых словах и поступках.

Переехав в Мет, я в ту же неделю взялась за книгу. Это была сказка о девочке, которую никто на всей земле не мог видеть, даже родители и друзья, хотя о ее существовании всем было известно. Она родилась невидимой. Не буду вдаваться в по дробности, но со временем ей удалось подружиться с кем-то, кто ее видел. Идея мне понравилась, и я подумала, что Фиона не просто так подарила мне эту книгу. Правда, когда я была у Зои и рассказала ей и Лауре о том, что прочитала, они не пожелали вникнуть в суть и назвали Фиону дурочкой. Пожалуй, мне стало трудно их понимать.

В первую же неделю, что мы прожили здесь, Артур привез меня на день к Зои. Все путешествие заняло около часа, и за это время мы не произнесли ни одного слова. Нет, одно слово он все-таки сказал: «Радио?» — а когда я кивнула, включил канал, по которому говорят о деревенских проблемах и не пускают музыку, и всю дорогу что-то бормотал себе под нос. Все лучше, чем полное молчание. Проведя ночь с Зои и Лаурой — жалуясь на дядю Артура до самого утра, — я почувствовала себя увереннее. Словно опять стала прежней. Мы пришли к выводу, что он и Розалин с течением времени стали Душеспасительным дуэтом, но я не позволю им втянуть меня в свое дурацкое существование. Это значит, что я смогу выдержать чертову галиматью, которой меня потчевало радио. Тем не менее на другой день, когда я вновь села в грязный, вонючий «лендровер», вызвавший смех у Зои и Лауры, мне стало жалко Артура. И себя тоже.