Лариса Черногорец - Колыбель колдуньи

— Да вот, барин! Чуть девку не зашибли, говорят, что она на их птицу порчу навела.

— Какую порчу?

— Выслушай, батюшка, — толстая крестьянка с колотушкой кинулась ко мне и вцепилась в подол халата, — ведьма! Ведьма она, уж который год маемся, — то корова доиться перестанет, то коза захиреет, то посевы пропадут, а теперича, вон, все гуси передохли, в округе. А Захаровна видела, как она на перекрестке поклад закапывала, вот у всех вокруг того перекрестка птица и сгинула. Ведьма она! Как и мать ее была!

— Ведьм не бывает. — Я сам обалдел от фразы, вылетевшей из моих уст, однако это было первым, что пришло мне в голову.

— Не бывает? — толпа, включая Анисима, взирала на меня ошалелым взглядом. Я хотел спастись бегством, но потом, вспомнив, что я вроде как барин, и вспомнив все мной изученное в аудио-курсе ночного прослушивания, предоставленном профессором, о том, как ведут себя баре приосанился и рявкнул:

— А ну-ка по домам все! Не допущу самоуправства!

— А как же ведьма? Что с ведьмой? — лицо толстой крестьянки наливалось краской.

— Я разберусь. Анисим, веди её ко мне. — Я развернулся и, пошатываясь, поплелся в дом. Позади слышалось недовольное бормотание:

— Как же …разберется…опять за старое…за каждой юбкой…

Видно репутация у меня была не из лучших. Я махнул ругой и, упав в кресло, опустошил еще стакан рассола. Интересно, почему так реально болит голова и тошнит. Профессор не предупреждал ни о чем таком. В комнату вошла девушка. Карие глаза смотрели смело и с вызовом:

— Ну что, барин, как наказывать изволите?

— За что ж тебя наказывать? — я слегка робел — дикая, невиданная красота, необузданная энергетика, вулкан — не женщина.

— Как за что, — девушка слегка растерялась, — они же сказали, что я ведьма!

— Я никому не верю на слово. Ну-ка, наколдуй что-нибудь!

— Ой, не шутите, барин, не игра это!

— Как зовут-то тебя?

— Ксана, барин, вы ведь меня знаете… — она смотрела на меня с удивлением и недоверием.

— А что ты Ксана на перекрестке закапывала ночью?

— Пса своего хоронила — умер пес…любимый был — глаза девушки сверлили меня откровенным вызовом, она явно ждала какого то подвоха. Мне было до того тошно, что я просто решил поскорее покончить со всем этим. В другой бы ситуации я бы неминуемо воспользовался своим новым барским статусом, но только не сейчас.

— Вот что, Ксана, поскольку колдовать ты отказалась, а мы с тобой не в Европе, это там бы тебя по обвинению в колдовстве уже бы на костер затащили, так вот — иди себе с богом и помирись с соседками, уж больно они на тебя серчают. Анисим!

Анисим вошел, слегка прихрамывая:

— Чего изволите-с?

— Отведи её к выходу и скажи там, что вины я за ней не нашел. Кто её обидит — будет дело лично со мной иметь.

Лицо девушки вытянулось от удивления:

— И не проверите, барин? Вдруг я лгу!

— Бог с тобой, иди с миром и сама помирись с соседями.

Девушка выскользнула из комнаты вслед за Анисимом, который вернулся спустя несколько минут с опасной бритвой, помазком и ушатом горячей воды. Он переминался с ноги на ногу, ему явно хотелось мне что-то рассказать. Я уселся на табурет и подставил лицо Анисиму. Невероятное ощущение от горячего мокрого полотенца, мыльной пены на лице и прикосновения бритвы. Анисим умело орудовал этим инструментом. Никакого сравнения с привычным лазерным станком, бритье которым уничтожало всю растительность на лице минимум на неделю. Это было таинство, я испытывал то, что испытывали все мужчины три столетия назад. Это было волшебно. Я в мыслях благодарил Альку, — как замечательно, что она заставила меня подписаться на эту авантюру. Сколько новых ощущений. Головная боль и дурнота потихоньку отступали. Анисим, подмигнув, проскрипел:

— Извольте-с за мной, батюшка, Данила Лексеич.

— Куда это?

— Дык, это, на процедуры. Разнагишайтесь!

— Чего?

— Разнагишайтесь, барин! Моциону делать будем.

Судя по всему, это был мой обычный обряд и я, не став спорить, сбросил с себя одежду и поплелся за Анисимом. Он вывел меня в маленький дворик и дернул за веревку у двери. Ледяной душ окатил меня с головы до ног- над дверью был привязан ушат холодной воды. Казалось, что ее был целый океан. Я задохнулся от возмущения:

— Да ты что…

— Вот, Данила Лексеич, теперича вы точно будете в норме, а то…ну куда это годится. Глядишь и вспомните все.

Я действительно чувствовал себя все лучше. Голова посветлела, и я мог воспринимать окружающее в другом свете.

Я огляделся: мне смутно помнилось, что когда мы отправлялись, была зима, после глобального потепления зиму зимой в Екатеринодаре было сложно назвать, однако все ж на градуснике было 10 градусов тепла, и это была нормальная для января температура. Здесь была весна — по крайней мере, воздух был прогрет и просто напоен различными незнакомыми мне запахами. Благодаря запахам цветочных духов жены, я немного ориентировался в их названиях. Теперь я мог различить сирень и акацию, нотки жасмина, теплое дуновение ветерка освежало и все новые и новые запахи появлялись в воздухе. Вот запахло дымом из трубы, а немного позже, в воздухе стали витать запахи съестного. Картошка! Любимая мною с детства жареная картошка. Но как-то по-особенному, совсем другой запах. Вот запахло еще чем-то, кажется мясным. Я закрыл глаза — солнышко ласково согревало мое тело. Я готов был так стоять целую вечность. Из-за дощатого забора послышался сдавленный смешок, визг и удаляющийся топот, затем, вдалеке девичий смех, — мягко сказать смех — гогот!

— Срамницы! — Анисим накинул на меня халат, — и когда Федот дыры в заборе заделает!

— Хочешь сказать, за мной подглядывают?

— Да дворня хулиганит, девчата.

— Ну и воспитание!

— Вот поймаю их, барин, да выпороть велю — тогда уж никто не осмелится.

— Да брось, Анисим, надо завязывать с этим моционом, от греха подальше.

— Как скажете, Данила Лексеич, пойдемте завтракать, уж готово, поди.

Я с наслаждением разглядывал интерьер столовой — цветастый накат на стенах, добротный деревянный стол, стулья, — все не из пластика — из настоящего дуба! Белоснежная скатерть, горничная девка тихо прошмыгнула мимо с каким-то подносом, все настолько совпадало с литературным описанием той эпохи! Даже герань в глиняном горшке на подоконнике. Я был в прострации. Каждый цветок на занавесках вызывал умиление, каждая складочка на скатерти просто детский восторг. Белоснежные рюши на фартуке горничной вызвали просто бурю эмоций. Не помня себя, я ухватил её под локоть и чмокнул в щеку. Девка взвизгнула, подпрыгнув от неожиданности, и стрелой умчалась прочь. Я удовлетворенно хихикнул, аж нечаянно прихрюкнув от удовольствия — девка была настоящая! Плотная, упругая, теплая, пахнущая молоком и гвоздикой.