Комплекс андрогина (СИ) - Бунькова Екатерина

— … за разрешением на вылет, — не стал ходить вокруг да около я: наш ректор не дурак, он сам сделает все нужные выводы. — Мне тут как раз одолжили беркер.

— Что же не получил разрешение в канцелярии? — он вопросительно поднял бровь.

— Поначалу я так и хотел поступить, — сказал я, потихоньку вживаясь в роль «звезды». — Но там требуется указать данные идентификационных карт. А я пока не знаю, кого именно буду покатать: хотелось бы устроить сюрприз. В канцелярии же мне сказали, что на такой случай подойдет форма А-51.

— Верно, — снова улыбнулся ректор. — И ты пришел сюда за подписью, не так ли?

Я кивнул, потому что голосовой аппарат мне неожиданно отказал. Пришлось дополнить кивок маской улыбки.

— А я уж думал, что ошибся в тебе, — сказал ректор, поднимая свой стакан. — За правильный выбор.

Мы выпили. На этот раз я сразу закусил, не дожидаясь, пока на меня навалится кашель, а лицо сведет гримасой отвращения. На некоторое время повисла тишина: мы оба понимали, какова цена подписи, но ни один из нас не мог сформулировать подходящую фразу для продолжения разговора. Наконец, ректор вздохнул и напрямую заявил:

— Ты же понимаешь, что означает эта просьба?

Я кивнул, чувствуя, как по спине пробежала леденящая волна, и непроизвольно сжал колени. Удержать на лице маску не удалось. Она треснула точно по линии дрогнувшей в тике щеки. Все это, разумеется, не укрылось от взора ректора. Он наклонил голову, осматривая меня, и кратко облизнулся. Я глянул на бутылку, и ректор тут же услужливо наполнил наши стаканы. Мы снова выпили. Разговор не клеился. Ректор, похоже, ждал от меня чего-то.

— Так вы подпишете документ? — чуть осипшим голосом спросил я, с трудом заново выстраивая поломанный образ.

— Давай, — улыбнулся ректор.

Я вытащил лист и протянул его ректору. Рука у меня слегка подрагивала. Алеста, надеюсь, ты никогда не узнаешь о том, что я сейчас делаю. Я не хочу ничего скрывать от тебя, но это будет не та история, которую тебе хотелось бы обо мне услышать.

Ректор взял со стола ручку, подставил ладонь под дрожащий лист, глянул на меня еще раз и спросил:

— Ты уверен?

— Да, — ответил я, отрезая пути к отступлению. Красивая и наверняка дорогая перьевая ручка блеснула, и на лист легла размашистая подпись. Звук, с которым перо прошлось по бумаге, чиркнул по нервам. Я осторожно свернул лист, со всей аккуратностью сложил его в сумку и закрыл ее на все замки. Я не боялся, что документ пропадет. Я просто хотел оттянуть оплату.

— Давай еще выпьем, — предложил ректор. — Ты слишком напряжен.

Мы еще выпили. Помолчали. Снова выпили. Я чувствовал, что он разглядывает меня, но старался не смотреть в его сторону: мне никак не удавалось скрыть все эмоции.

— Тебе страшно, да? — спросил он. Я не ответил: пусть думает, что хочет. Моя задача — не сорваться. Налил бы, что ли, еще. Я слишком трезвый для всей этой херни.

— Не стоит пока, — сказал ректор, проследив за моим взглядом. — Крепкие напитки нельзя употреблять в больших количествах. Тебе будет плохо.

Сомневаюсь, что мне здесь вообще может быть хорошо! Так. Нужно успокоиться. Если я начну мысленно огрызаться, испорчу все дело. Надо просто ни о чем не думать. Нужно плыть по течению, и придет момент, когда все это кончится…

Я попробовал сесть чуть ровнее в этом слишком мягком кресле, а потом принялся разглядывать кабинет. Ректор понаблюдал за мной еще некоторое время, потом встал и взял меня за руку. Я внутренне содрогнулся: грязное прикосновение.

— Пойдем-ка в другое место, — сказал он, потянув меня за собой к неприметной двери в углу. — Тебе там будет удобнее.

Мы вошли в небольшое помещение. Ректор включил свет, и я увидел что-то вроде комнаты отдыха: на стене висел большой экран, под ним располагалась неплохая акустическая система. В углу умостились холодильник и барная стойка. Напротив стены с экраном стоял большой темный диван и пара кресел — они огибали журнальный столик из толстого стекла.

Ректор подвел меня к дивану, усадил и сам приземлился рядом, так и не выпустив моей руки. Лучше б мы остались в его кабинете: это помещение настолько сильно напоминало самого ректора, что даже воздух, казалось, прикасался ко мне с какой-то иной, неприятной целью. А уж этот странный диван и вовсе был омерзителен: похоже, он был обтянут натуральной кожей, вызывавшей у меня стойкое чувство отвращения. Как бы я ни старался, мне не удавалось принять в нем хоть сколько-нибудь нормальное сидячее положение. Этот объект мебели изначально задумывался так, чтобы в нем можно было только лежать. Ну что ж. Надо попробовать расслабиться. Тем более, что я как раз начал пьянеть.

— Мое имя Дмитрий, — сказал ректор, целуя кончики моих пальцев и заставляя меня вздрагивать от этих липких прикосновений. Да хоть Элис, только скорей бы все это кончилось. Ох, нет. Лучше б никогда не начиналось. — Позволь, я помогу тебе.

Я закрыл глаза и попытался подумать о чем-нибудь другом. Но сознание упорно фиксировало каждую мелочь. Вот прогнулся диван слева от меня. Вот чуть подрагивающие от нетерпения пальцы начали расстегивать мою рубашку. Вот он облизнулся, провел ладонью по моему боку. Нужно расслабиться. Не дать ни одной мышце выдать мои эмоции. Алеста же учила меня расслабляться. Алеста… Черт возьми, как я хочу, чтобы все это скорее кончилось! Отдать тебе сигнальное устройство, заползти в уголок под приборной панелью твоего беркера и сдохнуть там.

Да, Алеста. Я трус и ничтожество. Я собираюсь воспользоваться тем, чему ты меня научила вчера. Может быть, моему телу даже будет приятно. Да наверняка будет: этот «Дмитрий» заботится обо мне изо всех сил. Надеется, что я приду снова. А значит, он сделает все, чтобы мне было хорошо. По мне, так лучше бы он меня избил.

Моего лица коснулось возбужденное дыхание. Я открыл глаза — как раз вовремя, чтобы увидеть его лицо и отвернуться.

— Разве ты не за этим пришел? — спросил он, жарко дыша мне в шею.

— Только не в губы, — ответил я. — Я не люблю этого.

Пусть на моем теле останется хоть одно место, хранящее память о ее прикосновениях. Погружаясь в болото мерзости по самые уши, я должен хотя бы дышать, но я не смогу сделать ни единого вдоха, если грязь сумеет стереть с моих губ поцелуй Алесты.

— Как скажешь, — ответил он, снимая с меня рубашку. Нежно. Со всей, мать ее, заботой. Еще несколько секунд меня касался только этот липкий воздух, а потом грязь стала покрывать мое тело: сантиметр за сантиметром, не упуская ни одного фрагмента. Она ложилась слоями, обхватывала меня, вылизывала и влажно причмокивала. Руки ректора уверенно освободили меня от всей одежды, и отвратительная поверхность дивана прилипла к моей коже. Этот диван, пожалуй, был даже более мерзким, чем то, что со мной происходило. Дмитрия мне по крайней мере где-то в глубине души было жаль: он просто очень хотел женщину. Мне было жаль его, себя, Алекса — и вообще всех. Если б я мог, я бы разревелся. Но я не мог. Я уже и дышал с трудом. Кажется, я достиг предела. Больше негативных эмоций мое сознание просто не может вместить. И когда я это понял, мне стало все равно. Просто что-то щелкнуло в моей голове и выключило эмоции.

— Ты восхитителен, — сказал Дмитрий, целуя мои колени. Я посмотрел на него сверху вниз и… удобно сложил руки на спинку дивана. Только это был уже какой-то другой я. Картинка, которую я наблюдал, словно бы обесцветилась и слегка отодвинулась. Да, это происходило со мной, и я отдавал себе в этом отчет. Но мне было почему-то все равно. Точнее, мне было никак. А вот телу моему происходящее даже нравилось. Я с отстраненным любопытством наблюдал, как ректор ласкает мой член. Мужик, до чего же ты опустился. Это именно то, о чем ты мечтал? Серьезно? Тебя кошмары по ночам не мучают? Неприятные мысли не одолевают? У меня вот только что мир перевернулся, когда я решился на что-то подобное. Какая-то часть моего сознания только что разбилась, и ее уже никогда не склеить. Но я это хотя бы осознаю. У меня есть цель, ради которой я и не на такое бы пошел, пожалуй. А ты ради чего так опустился?