Цветок вампира - аконит - Мокашь Лили

Вернувшись к папке, я нашла свидетельство о собственной смерти и почувствовала в этом лёгкую иронию. Никто бы не искал ту, что давно была мертва. Да и, признаться честно, меня попросту не было кому искать и даже хоронить. В Ксертони я всегда была серой тенью: без прошлого, настоящего и будущего. Лишь забеременев мне казалось, что что-то переменится, но задним числом эта мысль выглядит наивно и глупо, но это сейчас неважно.

В той же папке лежали короткие обезличенные записи, как я догадывалась, о моих изменениях за все года. Ничто не указывало на новую природу тела. Даже приносимую кровь, Владимир кратко окрестил в записях «пищей» и экспериментировал с её «качеством», «частотой принятия». Чем дольше я читала, тем меньше смысла находила в записях. Сухое и бесцельное исследование, длилось годами, заставляя лишь догадываться о реальных мотивах доктора Смирнова.

Когда через окно стали пробиваться первые лучи, я поняла, что нужно уходить. Если ответы и были спрятаны в этой комнате, то в тот день просто не хватали времени их найти. Нужно было уходить, и быстро. Поняв это, я прихватила из кабинета доктора оба свидетельства, а вместе с ними и листок с адресом. В суматохе я нашла в одной из больничных палат более-менее подходящую одежду и принялась думать, как уйти из здания незамеченной? Логика подсказывала, что через основной вход идти не стоит: кто знает, во сколько придут первые работники? А, быть может, где-то и вовсе где-то бродит дежурный доктор. Лишь в это мгновения пришло осознание, как бездумно я действовала: меня могли поймать в любой момент. Уходить решила через окно в мужской душевой, пусть и не была уверена, что не переломаю ноги. Распахнув широкую створку, я долго сидела, смотря вниз, оценивая перспективу. Что, если я просто сошла с ума? Дверь слетела с петель по случайности? Была старой, отсыревшей или ещё по каким причинам стала достаточно хрупкой, чтобы хватило всего одного толчка. Одно за другим предположение крутилось в голове, как заевшая пластинка, убеждая в невозможности происходящего, ведь я точно знала – вампиров не существует. Что, если я сошла с ума и мне нужна помощь?

Выяснить это можно было, прыгнув с третьего этажа. Если я и правда сошла с ума, то переломаю ноги или ещё того хуже, а если нет…

Помню, как крепко зажмурилась и оттолкнулась руками от рамы. Мгновение и обе мои ноги крепко стояли на рыхлой земле. Прыжок дался так легко, словно и не было никакого расстояния. Значит, всё же я была в себе и почему-то эта мысль успокаивала, ведь если она оказалась верна, то возможно и мой сын мог выжить.

Я хорошо знала город. В конце концов, так и должно быть с каждым, кто прожил на одном месте более пяти лет. Искомый адрес оказался почти на окраине города, в частном секторе. Большой трёхэтажный дом из крепкого бруса одиноко стоял, окружённый со всех сторон лесом. На краю участка прослеживались следы стройки, как мне показалось, хозяева решили обзавестись конюшней. В столь ранний час, в окне за верандой уже приветливо горел свет, но на порог я сунуться не решилась. Выбрал место за густорастущим кустарников, обратилась к слуху и постаралась услышать, что происходит внутри дома. Кто-то суетился на кухне. Женщина топталась в небольшом квадранте, подходя, то к одному месту, то отходя в другой. Гудела газовая плита. На сковородке шипело масло. Должно быть, она готовила завтрак. Вскоре почувствовался знакомый аромат обожжённого теста, вот только ощущения уже были не те – ничто не возбуждало аппетит, хотя где-то внутри я помнила, как раньше любила этот запах. Зазвенели столовые приборы. Тарелка стукнула о стол.

— Никита! Спускайся, еда уже на столе, — крикнула женщина, и, расслышав имя, в груди у меня болезненно что-то сжалось.

Ритмичный стук сопровождал юношу, пока он поспешно спускался по широкой деревянной лестнице. Я выбралась из укрытия и осмотрелась, пытаясь найти более удачное место: мне нужно было увидеть мальчика своими глазами. Однако, ничего подходящего не нашлось. Перед домом не было почти ничего, зачем, даже согнувшись в три погибели, я могла бы продолжить наблюдение. К тому же на небе занимался рассвет и наверняка женщина не обрадуется непрошенной гостье на участке. Я бы точно не обрадовалась.

Не придумав ничего лучше, я принялась взбираться на высокую сосну и, к удивлению, это оказалась просто. Казалось, я ничего не весила, а каждая клеточка тела стала податливой, точно кусок глины, что готов принять любую форму, по желанию творца. Добравшись до верхних веток, оставалось только понадеяться остаться незамеченной среди скупой зелени. Угол обзора приоткрывал прямоугольный стол, где с самого края сидел мальчик-подросток со светлыми волосами. Я постаралась сфокусироваться на силуэте и постепенно зрение стало обрисовывать детали. Чем дольше я смотрела на него, тем больше различала и в какой-то момент даже сложилось иллюзорное понимание, будто мальчишка— вот он, совсем близко. Одной рукой он подпирал голову, другой же со скучающим видом ковырялся в том, что когда-то было румяными кусочками тонкого текста. Чем дольше орудовала его рука, тем больше еда на тарелке юнца походила на месиво из воздушных кусочков, утопающих в кленовом сиропе. Во всяком случае по карамельному цвету вязкой сахарной жидкости ничего иного мне на ум не приходило. В его глазах я узнавала черты своих, как и в губах, носе. Сомнений больше не осталось.

Женщина подошла к моему сыну, и, окинув взглядом на надругательство над своим трудом, неодобрительно поджала губы, однако взгляд показался мне скорее печальным.

— Поешь хотя бы немного, — умоляющим тоном произнесла она, склонившись к Никите.

— Не могу, — бесцветной ответил он, после чего с толикой грусти добавил: — Ты же знаешь.

— Ты должен хотя бы попытаться, — не унималась она.

— Даже если я съем всё, мне не станет легче. Мы это уже проходили.

— Пожалуйста, попробуй. Если живот будет всегда полон, то, может, однажды…

Сын откинулся на спинку стула, запрокинул голову и издал скорбный смешок:

— С тем же успехом можно съесть целую горсть камней.

— Никита…

— А что, я не прав? Желудок так будет всегда полон.

— Но ведь ты чувствуешь вкус.

— Да, чувствую. Но это ничего не меняет. Голод с каждым днём становится лишь сильнее и как бы вкусно ты ни готовила, я не могу насытиться одной лишь идее о человеческой еде. Мне нужна кровь, мама. Когда ты это поймёшь?

«Она не поймёт, ведь эта женщина даже не твоя мать», — промелькнуло тогда у меня в голове, а в это время градус разговора накалился и, признаться, видеть внутренний разлад было приятно. Идея, что в семье не всё так гладко, вселяла надежду. Надежду, что и для меня может появиться место в жизни сына.

Женщина опустилась на колени рядом с моим сыном, и с подчёркнутой нежностью заглянула Никите в глаза.

— Пожалуйста, попробуй ещё раз, — её губы растянулись в ободряющей улыбке.

Голубоглазый ангел тяжело вздохнул, переложил вилку в руке и нехотя поддел с тарелки небольшую порцию, а затем положил в рот. Он жевал медленно и с трудом проглотил ничтожный кусок. Женщина продолжала сидеть рядом, следя за каждым движением сына до тех пор, пока содержимое тарелки не оказалось съеденным наполовину и, чем дольше я наблюдала за развернувшейся сценой, тем сильнее крепла моя неприязнь к этой женщине. Неужели она не видела, как он мучался? Как каждый кусок застревал у него в горле? Хотелось плюнуть на всё и ворваться туда, на эту чёртову кухню. Остановить издевательство, которое эта слепая баба не в силах была понять…

— МАМА! — гаркнул Никита посреди рассказа, и я встряхнула головой. Описанная картина в мгновение растворилась. Рассказ Галины погружал точно гипноз в сцены из прошлого и на мгновение мне даже показалось, будто я видела эти сцены её глазами. Чувствовала то же, что и она, словно мы были единым целом.

— Никита, нехорошо прерывать рассказ матери.

— Мне неприятен тон, каким ты рассказываешь о той, что меня воспитала. Больше уважения, будь так добра.