Василиса Опасная. Воздушный наряд пери (СИ) - Лакомка Ната

– Не флиртовала! – я дернулась, и полотенце опасно поползло вниз, но я успела его подхватить. – И не сбегала! Он меня увел, когда Царёв бегал там с огнетушителем! Я и не видела, кто это! А вы бы увидели, если бы вам всю физиономию пеной залепило?!

– Спокойно, только спокойно, – он перегнулся через стол и погладил меня по руке.

Это прикосновение совсем меня не успокоило. Наоборот, теперь я сидела, как на иголках, распаляясь всё сильнее.

– А если бы и флиртовала?! – спросила я с вызовом. – И сбежала? Вам бы не понравилось?

Ректор бросил на меня взгляд и чуть заметно усмехнулся, погладив ножку бокала. Я ждала, что мне ответят, но Кош Невмертич молчал, погрузившись в раздумья.

– Сами-то себя ни в чем не ограничиваете, – сквозь зубы процедила я. – А духи, между прочим, отвратительные.

– Какие духи? – спросил он, очнувшись. – Ты о чем, Краснова?

– О том! – почти зарычала я. – Вы пропахли этими дурацкими духами насквозь! Меня тошнит! – и я демонстративно зажала нос.

Кош Невмертич засмеялся, а я смотрела на него почти с ненавистью. Смеётся! Ему смешно, видите ли!

Ректор вдруг прекратил смеяться и сказал небрежно:

– Мадагаскарская ваниль, жасмин, мёд, цитрусовые и сандал. Брендовые и дорогие духи. Согласен с тобой – слишком сладкие, как на мой вкус. Но матери нравится. Только их и признаёт.

– Матери? – переспросила я, помедлив.

– Да, ей, – Кош Невмертич облокотился о стол, снисходительно поглядывая на меня. – Представь, у меня есть мать. А ты думала, я из яйца вылупился?

Мне стало неуютно и жарко. Но жарко не от злости, а от стыда. Повела себя, как ревнивая жена. Хотя я и не жена, и… никто, собственно.

– Василиса, – позвал ректор очень серьезно, и я посмотрела на него исподлобья. – Проясним ситуацию.

Он потер подбородок, а я молчала, ожидая, что же услышу.

– Пока ситуация такова, – начал Кош Невмертич, – что ты – студентка «Ивы», и тебе необходимо доучиться, получить диплом. Это сейчас – самое главное. Не надо пылать всякий раз, когда от меня пахнет духами. Не надо думать, что тебе запрещено флиртовать или общаться со сверстниками. Никто не запрещает тебе посещать ночные клубы. Никто не ограничивает твоей свободы, но ты – слишком ценный экземпляр, чтобы оставлять тебя без охраны. Поэтому я прошу отставить сумасбродства и не делать ничего мне назло.

Я покраснела, как рак, потому что он будто прочитал мои мысли. Но зачем говорить со мной так, словно ему безразлично, что я делаю и с кем провожу свободное время?.. Мне разрешается флиртовать?.. Это после всего, что было? После того, как он спас меня от магического огня, после того, как сказал, что я – единственная, как поцеловал…

– Но вы сказали, что будете ждать меня! – я вскочила и едва не потеряла полотенце.

– То, что я сказал – это мое дело, – ответил Кош Невмертич сухо и отвел глаза. – Твоя главная задача – закончить институт. Остальное… Поживём – увидим, Краснова.

– Четыре года! – крикнула я, и слезы так и брызнули – от злости и беспомощности. – Вы предлагаете мне четыре года относиться к вам, только как к преподавателю?!

– Только так, – он скрестил на груди руки с самым непримиримым видом. В уголке рта залегла глубокая морщинка, и Кош Невмертич мгновенно стал незнакомым, чужим и далеким. – Ты – моя студентка. Пока ты студентка – думаешь только об учебе.

– Тогда я переведусь в другой институт…

– Василиса! Не глупи! – вот и ректор вышел из себя, и мы обменялись гневными взглядами. – Только в «Иве» мы сможем раскрыть твой талант, – заговорил он спокойнее. – Нигде тебе не будет уделяться столько внимания, а тебе нужно внимание. Именно – внимание. Нет ни одного пособия, ни одной методички на тему «Как воспитывать Жар-птицу». Мы все – я, Барбара Збыславовна, Соловей, остальные преподаватели – изучаем тебя, изобретаем преподавательские методики на ходу, боимся тебе навредить. Никто не станет так заботиться о тебе, можешь мне поверить. Тебя будут пытаться использовать. Тебя, твой талант, твою силу… Это важно. Пойми. И доверься нам.

– А вам? – дерзко спросила я. – Вам лично я могу довериться?

Лицо его смягчилось, и жесткая морщинка в углу рта разгладилась.

– Можешь, – ответил он коротко.

Мы помолчали, и ректор добавил:

– Я очень надеюсь на твое доверие.

Нужны мне были его надежды на моё доверие!

– Почему теперь вы ведете себя со мной, как папочка?! – я сделала шаг по направлению к нему. – Я не ребенок, и вы уже не раз…

– Я – не папочка, – отчеканил он, и серые глаза стали холодными. Как лёд. – Я – ваш преподаватель, барышня Краснова. Что было раньше – то было и быльём поросло. У вас впереди четыре учебных года и ни минуты размышления о глупостях. А теперь – марш в постель.

От этих слов я встрепенулась, потому что прозвучали они двусмысленно, но Кош Невмертич тут же развеял мои надежды.

– Уже почти три часа, а вы до сих пор не спите, – он указал на настенные часы. – Птенчикам пора в гнёздышко. Особенно после таких волнений.

– Но я не хочу спать!

– Вижу, что по-хорошему вы никак не понимаете, – произнес ректор и прищелкнул пальцами.

Меня словно подхватил невидимый вихрь и вмиг вытолкал из кухни, подпнув воздушным потоком на второй этаж, к спальне. Когда я обернулась и открыла рот, чтобы запротестовать, то задохнулась от ледяного порыва ветра прямо в лицо и проглотила все слова, закашлявшись.

– Спокойной ночи, – донеслось до меня из кухни. – Надеюсь, вы проявите благоразумие!

Мне пришлось просидеть полторы недели в доме на Гагаринской. Это больше походило на заточение, потому что Кош Невмертич настоятельно просил не встречаться с родителями и бабушкой, не созваниваться с однокурсниками и друзьями, и не выходить на улицу.

Разумеется, я подчинилась. После того, как он распекал меня за глупый поход в «Седьмые небеса», мне, вообще, хотелось запереться на месяц и никого не видеть. Особенно ректора.

Но я и так видела его очень редко – чаще всего, когда он уже выходил на улицу, где его ждали Трофим и «Лексус».

Я получала сухие и однообразные инструкции: «молчать-сидеть-смирно-не-совершать-глупостей», – и оставалась одна.

Наконец, на вторую неделю моего заточения мне было объявлено, что теперь я могу отправиться на занятия в «Иву». Вернее, сегодня же отправляюсь и попадаю опять на интернатное проживание.

– Всё ясно? – уточнил Кош Невмертич, прочитав мне маленькое, но очень выразительное наставление по поводу того, как мне следует и как не следует себя вести.

– Поняла, поняла, – проворчала я. – Пошла собирать сумки.

– Трофим вас отвезет, Краснова, – сказал ректор, даже не глядя на меня.

– И не сомневалась, что Трофим, – произнесла я почти шепотом.

«Лексус» подъехал к зданию Института Волшебства и Архимагии уже в сумерках. До десятого этажа в окнах горел свет, выше – где были учебные классы и лаборатории – было темно. Трофим помог занести мои сумки и коробки. На входе – в крохотной проходной, меня привычно проверили металлоискателем и деревянными рогульками – на предмет проноса запрещенных снадобий, волшебных предметов или прочих колдовских штучек.

– Чисто, – сказал Семен Кузьмич – охранник в синей униформе. – Проходите, Краснова, – и посмотрел на меня с неодобрением.

Я постаралась не заметить этого взгляда и дернула кольцо на двери в противоположной от входа стене.

За дверью меня уже ждали – Бориска Анчуткин стоял сгорбившись и сунув руки в карманы мешковатых штанов, но стоило мне появиться – бросился навстречу, забирая мои сумки у Трофима.

– Привет! – радостно сказал Анчуткин. – Я тут тебя уже час жду!

Он был рад меня видеть – улыбался до ушей, и даже глаза за бифокальными стеклами круглых очков улыбались.

– Зачем ждал? – спросила я, направляясь уже знакомыми хитросплетениями коридоров и лестниц к комнатам общежития.

– Ну как… встретить… – Анчуткин смешался.