Тень ворона над белым сейдом - Марина Сергеевна Комарова

И хоть как-то убрать от мысленного взора образ Юлианны. Нет, ему было приятно. И, разумеется, воспоминания о писательнице не раздражали, а наоборот… Даже становилось как-то тепло и спокойно. Но… надо было встряхнуться и прийти в себя. Потому что это было, как минимум, странно. Непривычно. Непонятно.

Гуннар никогда не чувствовал свою пару. Были те, в кого влюблялся. Те, кого страстно желал и обладал с таким неистовством, что впору бы писать романы о всепоглощающей страсти. Но страсти — не любви. А тут…

Он сел на подоконник и приоткрыл окно. Тут же в кабинет ворвался холодный воздух, принеся с собой сырость и капельки дождя. А, плевать. Как раз все проветрится: и кабинет, и мысли. Звонко постучал длинными тёмными ногами по стеклу, а потом достал сигареты.

— Курить вредно для вашего здоровья, — огромным сытым котом промурлыкал Гринберг, не поднимаясь со своего места. — Ты же прекрасно знаешь, что к тебе я прибегу хоть с другого края света. Нацеплю на лицо одухотворённое выражение, на тело - костюм и буду стоять независимо и красиво между твоей экзотической сестрой и задумчивым Дагуром.

— Чисто поржать? — уточнил Гуннар, закуривая.

— Угу, — тут же согласился Гринберг, прихлёбывая кофе. — Ибо ты и в паре… Дай мне привыкнуть, дружище, это слишком для моего неокрепшего мозга.

«Не только для твоего…» — чуть рассеянно подумал Гуннар.

— В паре же? — чуть напряжённо спросил Гринберг.

Молчаливый кивок. Быть проблемам. Вдруг Юлианна не сумеет этого принять? Женщины… они такие загадочные существа.

Оставалось только вздохнуть. И немного пострадать, соображая, что делать дальше.

— Смотри, — деловито начал Гринберг, — вообще-то это неплохо. Ты сможешь подать хороший пример. Остальные увидят и поймут, что у нас тут никого не съедят. А пара — это хорошо.

Логика в его словах была. Умом это Гуннар понимал, а вот сердцем… Было сложновато. Это вам не котёнок-бьера и не пёс. Чтобы завести человека, надо быть взрослым и ответственным.

— А она как? — тихо спросил друг. — Ты чувствуешь отзыв? Она к тебе тянется?

Гуннар посмотрел на кончик тлеющей сигареты, словно хотел именно там найти ответы. Рангхильд же находила их в кофейной гуще, акульих хрящах и черепах воронов. Но нет, увы. Нужен или дар, или богатая фантазия.

— Тянется, — наконец-то ответил он. — Иначе не позволила бы себя целовать. И держать. А ещё у меня постоянно ощущение, что ей хочется оказаться ко мне как можно ближе.

— Или, может быть, хочется самому тебе? — уточнил Гринберг, понимая, что одним кофе не обойтись, и вскрывая пачку печенья.

— И мне тоже, — не возражал Гуннар.

Это всё… Боги, как же всё это невозможно описать словами. Оно не похоже на обычную влюблённость. То есть сходство есть, но… всё же отдалённое. Ты просто стоишь, смотришь на человека и понимаешь, что это — твоё. И не будет возражения и сопротивления, если ты подойдёшь, возьмёшь его за руку и скажешь: «Пошли домой, нам пора».

Он просто молча кивнёт, чуть улыбнется, сожмет твою ладонь и последует за тобой. Хоть домой, хоть к бурной реке за мифическим белым сейдом, который стоит на границе жизни и смерти.

— Заберёшь её к себе? — вопрос утонул в хрусте печенья.

— Думаешь, служебная квартира — это то, что ей нужно? — покосился Гуннар, гася сигарету в пепельнице.

— Но у тебя же есть дом, — возразил Гринберг. — Большое уютное семейное гнездо воронов Брёнхе.

— То есть ты хочешь, чтобы она всё-таки сбежала? — скептически уточнил Гуннар.

Родня, конечно, у него хорошая, но специфическая. Нужно время, чтобы привыкнуть. А ещё — Юлианной не хочется делиться. Ни с кем. Чтобы смотрела — только на Гуннара, улыбалась — только Гуннару. И прижималась тоже только к нему, неважно, в постели или прохладным утром возле окна в ожидании, пока закипит кофе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Нет, как ни странно, — пожал плечами Гринберг, — хочу, чтобы ты, дурак, наконец-то был счастлив. И вообще, я тебе сейчас расскажу про остальных?

Я стояла среди звёзд.

Космические ветра продували так, что приходилось невольно ёжиться и прятать руки в карманах. И вроде бы не холодно, а кажется, что пронизывает до костей. Холод идёт прямо от тьмы, залившей всё вокруг. И только бриллиантовые иглы рассыпанных звёзд вспыхивают то там, то здесь.

Глубокий вдох, обжигающий морозный воздух, голова кругом. Ещё чуть-чуть — пошатнёшься и рухнешь куда-то вниз, даже не догадываясь, можешь ли где-то приземлиться.

Как я здесь оказалась? Мысли текли вяло, мозг практически ничего не соображал. Я посмотрела по сторонам. Небо направо, небо налево. Иди куда хочешь, всё равно останешься на месте. Надо прийти в себя и понять, что делать.

Память услужливо подсовывала светлые стены комнаты, широкую кровать и… как резко потемнело перед глазами, когда я сделала шаг к двери. Кажется, я хотела позвать кого-то из персонала, чтобы помогли разобраться с виддером, этим местным норгийским видеотелефоном. Вроде бы ничего сложного, но и сломать по неосторожности не хотелось. Ибо я и техника не всегда понимаем друг друга с первого слова.

А потом… стало плохо. Воздух исчез из лёгких. Через несколько секунд я, кажется, пришла в себя, ощутила щекой густой ворс ковра. Услышала в коридоре чьи-то голоса, хотела позвать на помощь и в ужасе осознала, что не могу произнести ни слова. Конечности заледенели, сознание снова заволокло туманом. А потом — непроглядная тьма.

Я провела ладонью по предплечью, растирая, пытаясь согреться и прекрасно понимая, что это ничего не даст. Не сейчас, не здесь. А среди этих звёзд можно и умереть.

От этих мыслей вздрогнула, чувствуя, как по позвоночнику пробежал холодок. Нет, не надо об этом думать. И, неуверенно сделав шаг, медленно побрела вперёд. Стоять нельзя, надо что-то делать.

Откуда-то сверху донесся глухой звук, похожий на хлопанье крыльев огромной птицы. Воображение тут же услужливо нарисовало огромного ворона. Я стиснула зубы. Боюсь воронов с самого детства. Хотя толком не могла никогда объяснить этот страх. Просто в памяти остался ворон с жутким клювом и бездонно-черными глазами. Он смотрел на меня так, словно хотел уничтожить. Оказаться возле лица и ударить, лишив глаза. А потом долго-долго смотреть, летая над головой. Потому что