Рейчел Уорд - Числа. Хаос

Ее мама с папой были в полицейском участке в тот день, когда Сару обвинили в нападении. Она их видела. Вполне может быть, что они в тот же день забрали Мию, если им разрешили в комитете. А с чего им отказывать? Достойные члены общества. Роскошный дом в Хэмпстеде. Роскошная тачка. Роскошная жизнь.

— Сынок, ты чего? — Пижама по-прежнему глядит на меня.

Я выжат как лимон. Готов лечь тут же на дороге и отрубиться.

— Ничего, — говорю. — Ничего, все нормально. Надо найти пару дамочек, и все.

— А, шерше ля фам, — говорит старик. — Ну, удачи тебе, сынок. — Подмигивает и топает прочь.

У меня все болит, рука саднит, запястье ободрано, щиколотка растянута и вся в синяках, грудь ноет. Но главное — подошва. Сгибаю ногу и выворачиваю ступню, чтобы поглядеть. Оттираю с нее грязь — глину, песок, осколки стекла, щепки. Морщусь и ахаю. На подошве красуется несколько глубоких порезов.

Так я до Хэмпстеда ни в жизнь не дохромаю. Нужна обувка. На груде обломков лежит штора, прямо вместе с карнизом. Подползаю к ней по мусору и раздираю на длинные бинты. Потом обматываю ими ногу. Руки трясутся, но меня этим не остановишь. Стараюсь унять дрожь, и мне удается аккуратно обернуть ногу тканью от пальцев к щиколотке, так что получается такой тряпичный башмак, и я завязываю бинты узлом спереди. Гениально. Перевожу дух, встаю и проверяю, как нога держит мой вес. Больно, что поделаешь, но все равно гораздо лучше, чем раньше. Да, нормально.

Делаю несколько шагов для пробы — все в порядке, так что я ускоряю шаг, а потом перехожу на бег — и оставляю позади дом, где вырос мой папа, дом, который был домом и мне, хотя и недолго. От него ничего не осталось, и я ничего не чувствую: дом для меня — это люди, которые там живут, а три человека, которые делали его моим домом, уже не здесь.

И я их найду. Найду, даже если это будет последнее, что я успею сделать перед смертью.

Мы идем через весь город, но места, по которым мы проходим, вообще не Лондон, по крайней мере не тот Лондон, где я выросла. Все не как надо. Он стал совсем, абсолютно другим. Нельзя сказать, что в городе тихо, — нет, время от времени воет сигнализация, то автомобильная, то в домах, а где-то вдали слышны сирены, но вечный гул машин утих. Того жужжания, под которое засыпаешь вечером и просыпаешься утром, больше нет.

Голова шутит со мной шутки. По пути она вечно подсовывает мне картинки прежней жизни, и, когда я вижу пустое место там, где был дом, или тротуар, засыпанный обломками, такое ощущение, будто я под кайфом. Мы видим еще две расщелины на дорогах. Одна пересекает улицу — широкая, не перепрыгнешь, — и нам приходится возвращаться и искать обходной путь.

Где бы мы ни очутились, везде зовут на помощь. Там, где есть хоть какая-то надежда, собираются кучки народу — родственники, соседи, просто чужие люди разгребают завалы, ищут живых. Они выстраиваются в цепочки на развалинах, передают друг другу кирпичи, камни, доски. Ни полиции, ни пожарных, ни даже военных нигде не видно и не слышно. Ни здесь, ни в Килбурне. Бросили нас. Сами, мол, разбирайтесь. Если сами ничего не сделаем, никто не сделает.

Ужасно хочется всем помочь, но уже почти восемь, а главное для нас — Мия. В этом мы с Вэл согласны.

Первый пожар в нескольких кварталах от нас. Целый этаж квартир над магазинами в огне, из окон к небу рвутся языки пламени. Наверху мечутся две фигуры: они в ловушке, им не спуститься. Внизу на мостовую натащили картонных коробок, чего попало, и все кричат: «Прыгайте!»

На наших глазах фигуры выбираются из окна и, держась за руки, прыгают. Они приземляются на самодельный матрас, но это не все. Они приземляются и так и лежат, рука об руку: у них сломаны шеи. Мы задерживаемся дольше, чем следовало бы, глядим, как тела накрывают теми самыми тряпками, которыми хотели смягчить падение. Потом отворачиваемся и уходим, молча, оцепенев от ужаса.

Улицы полны народу. Все, кто мог выйти на улицу на своих двоих, так и сделали, и в дома никто не вернулся. Да и возвращаться особенно некуда: даже те здания, которые еще стоят, ненадежны. Кто-то бесцельно бродит, кто-то сидит у дороги, схватившись за голову. Большинство примкнули к самодеятельным спасательным отрядам, идут туда, где они нужны, откликаются на доносящиеся отовсюду крики и плач.

Естественно, на помощь ближнему кинулись не все — кое-кто занят своими делишками. Мы проходим массу магазинов с разбитыми витринами. Наверное, какие-то из них разбила природа, однако остальное довершили бейсбольные биты и ломы. Люди снуют туда-сюда, словно на январских распродажах. Только никто ничего не покупает. Растаскивают даром.

Я постоянно гляжу на часы. Мы успели пройти всего пару километров, а уже четверть десятого. Снова останавливаюсь.

— Вэл, мы плетемся как улитки. Не успеваем. Что делать?

— Хочешь — иди дальше без меня, ты проворнее.

Конечно, именно этого я и хочу, но это была бы черная неблагодарность.

— Да нет, нет, — говорю я. — Я хочу туда добраться, но не одна. — Тут меня осеняет. — Вэл, а вы на велосипеде ездить умеете?

— Чтобы я да не умела? Я, знаешь ли, тоже была молодой!

По всему Лондону стоят велосипеды, которые можно взять напрокат, вот и здесь вдоль улицы целая вереница, некоторые помяты, но остальные вполне исправные.

— Пошли, — говорю, и мы бежим туда.

У меня в кармане есть горстка мелочи, я уже заношу руку, чтобы сунуть в щелку евро, но тут Вэл у меня за спиной вскрикивает, словно испуганная птица. Кругом тоже кричат и слышен какой-то гром. Только он доносится не сверху, а из-под нас, со всех сторон, а потом я наконец вижу то, что уже увидели все остальные: по дороге катится волна. То есть нет, это не вода, это сама дорога вздыбилась и стала волной и колыхается, как будто лента или простыня.

Убежать мы уже не успеем, и я хватаю Вэл и тяну ее вниз, к земле. Не успели мы плюхнуться на асфальт, как нас поднимает обратно в воздух. Я кричу — что-то ударяет меня в спину. Все, что не закреплено, болтается, как лодки в бурном море — машины, велосипеды, люди.

Кругом лопаются окна, дождем сыплется битое стекло, потом рушатся сами здания, падают те, которые выстояли при первом землетрясении.

— Лежите! — ору я. — Еще не всё!

Но на самом деле — всё. Движение прекращается так же резко, как началось. Неужели прошло всего несколько секунд? Правда, гром слышен еще некоторое время, и я жду, пока он стихнет, и только потом открываю глаза и поднимаю голову. Вэл рядом делает то же самое и немного расслабляется.

— Вот блин. — Голос у Вэл, по крайней мере, не пропал.

— Вы целы? — спрашиваю я. — Вы целы?