Девушка и Ворон (СИ) - Кравцова Марина Валерьевна

Миша чувствовал стеснение в груди. Жар приливал к голове. Эта женщина поставила его в ужасное положение, собиралась вертеть им, как куклой, — а он не сводил с нее глаз. И понимал, что не так уже и любит Лизу, как ему казалось. Да он вообще никогда ее не любил. Она была для него самой удобной невестой — дочь соседа-помещика, небедного, имения рядом, опять же, денежные дела поправить можно… Но как сравнить милую провинциалочку с этой роскошной светской львицей? Какой же глупец великий князь Александр Константинович, как можно променять такую женщину на Лизу?

Прощаясь с графиней, Мишенька задержал у своих губ ее лилейную руку дольше, чем то позволяли приличия. Думал, что она недовольно нахмурится, но увидел в золотистых глазах озорные искры. И вознесся в надеждах в заоблачные дали.

Уходил Миша от Зинаиды Сергеевны глубоко и бесповоротно влюбленным. От нее, конечно, это не укрылось. Она вздохнула, отгоняя воспоминания о безмятежном счастье с мужчиной, которого любила. Зина не верила в то, что приворотная магия действует на тех, кто любит по-настоящему. А значит, если ее догадки верны и все дело в малахитовом перстне, то Александр никогда ее, Зинаиду, и не любил. И уж тем более, если дело обошлось безо всяких чар… Нет, она не намерена была хранить ему верность. И даже если он захочет к ней вернуться… между ними все кончено.

Миша Сокольский… в нем не было мягкого обаяния Александра Константиновича, не было странного аристократизма и жгучей красоты Федора Воронова, но его отличала почти девичья прелесть — большие голубые глаза, длинные темные кудри, нежный румянец… пастушок из пасторалей. Так почему бы и ей не сделаться на время пастушкой, раз уж не вышло стать великой княгиней? И Зинаида окончательно решила: перед тем, как Сокольский отправится в Яблоньки выполнять ее поручение, она подарит ему небольшой задаток… и привяжет к себе надолго. Если не навсегда.

Царевна-Лебедь, вспоминала Лиза, была женой одного из царевичей московских, Георгия. Царевич рано умер, и супруга его исчезла, но их сын на Москве все-таки поцарствовал. А стало быть, в нынешних правителях российских течет лебединая кровь… Интересно, умеют ли они превращаться в лебедей? Почему-то Лизе сложно было представить в образе дивной птицы великого князя Александра Константиновича. Думать о нем сейчас было неприятно, она надеялась только, что он забудет о ней, если еще не забыл. Перстень, как советовал Воронов, спрятала подальше. Поначалу, правда, долго приглядывалась, где ж тут чародейство? Ничего, конечно, не увидела, но Федору Ивановичу она поверила.

Воронов… пока ехали в Яблоньки, Лиза все высматривала его из окна кареты, и очень скоро научилась отличать — он был крупнее обычных птиц и как-то… чернее? Он летел за ними. Весь путь… неустанно. А в нем ведь тоже царская кровь, только другая… На море-океане, на острове Буяне, на семи дубах… Это тоже поди в Запределье. Вот ведь как душа теперь томится!

Она ничего никому не рассказывала — умела держать в себе сокровенное. Теперь Лиза другими глазами смотрела на поля, леса, деревеньки, мимо которых они проезжали… А вдруг где-то среди них есть место особое, потаенное? Откуда можно в волшебный мир попасть… вот бы туда снова хоть на пять минут!

А сейчас Лиза гуляла по яблоневому саду поместья Измайловых. Погода стояла теплая, но уже вечерело, и девушка накинула шаль поверх шерстяного платья. Она глядела на нежную поросль травы, на развернувшиеся из почек листочки — и вспоминала Лебединый край и Хрустальное озеро. А Воронов говорил что-то о том, что бабушки ее не простые… неужели и правда ведьмы? Этого Лиза не хотела, она не любила темного колдовства. Волшебство ведь совсем другое… Может быть, в ее саду — уж точно самом красивом яблоневом саду во всем свете! — тоже есть волшебство?

Почему не летит Воронов? Он бы так много мог ей рассказать. Она его совсем не боится. Может, зря? В Москве Лизе доводилось слышать о нем дурное, но при встрече показалось, что он человек чести. Сейчас бы они могли поговорить…

Алексей Никитич уехал по делам в Чудногорск, оставив дочь на старую свою няньку, до сих пор живущую в их доме из милости. Впрочем, на смиренную приживалку Кузминична ничуть не похожа, сама ключница ее боится. Если отец вдруг задержится в городе, то и к ее, Лизы, дню рождения чего доброго, не поспеет. Хоть и не зовут они гостей, но все же… Вон и пироги уже замесили для праздничного обеда. Что-то тревожит отца, но что — Лиза не могла понять.

— О чем задумались, барышня? — спросила Тая, входя в садовую калитку. — Вечереет, не замерзли бы.

— Ничего, не замерзну… Тая, ты так много сказок знаешь и древних историй, скажи, может ли наш сад быть волшебным?

— Помню-помню, вы здесь птицу Сирин и птицу Алконост встречать собрались, — Тая улыбнулась. — Как по мне, все что хочешь волшебным может оказаться. Не угадаешь заранее.

— А что ты знаешь про Царя-Ворона?

— Ветров внук который? Так вы сами все знаете. Ветрами повелевает, с семи сторон дуют они с острова Буяна и достигают до наших земель.

— Из Запределья приходят?

— Говорят, что так.

— А сын его, Ворон Воронович?

— У того в голове ветер. Девиц похищает, а иные и сами к нему идут. Женится, а жены его не старятся, долго живут, молодыми умирают. А он едва схоронит, уже другую берет.

— А сам живет до сих пор?

— А что ему сделается? Его-то век бесконечный, и сколько девиц у него уже побывало… Ах, незадача!.. — Тая, нахмурившись, смотрела на рукав своей рубахи. — Порвала, за гвоздь в калитке зацепила. Ох, как же..

— А зашить по-прежнему боишься? Машу попроси, скажи, что я велела.

— Смеются девушки надо мной.

— Ну и глупые, что смеются. Я читала, бывают разные непонятные страхи у людей. Кто чего боится. Ты вот иголок… ладно, я тебе новую рубашку подарю.

— Да я попрошу зашить… как прикажете, — Таисья вымученно улыбнулась и перевела разговор на другое. — А что это вы, Лизавета Алексеевна, сказками про воронов интересоваться изволите?

— Да так… Ветер в них, говоришь?.. Против ветра силы нет.

— Ну как же нет. Это мы, люди, не можем обуздать могучий ветер и птицу достать с неба, а с волшебством-то все можно.

— Расскажи!

— Камень есть, самый-самый сильный, Алатырь, из-под него Синь-река течет и, незримая, впадает во все моря, что есть на свете. И вот Алатырь, белый камень, хоть ветер притянет, хоть облако или птицу, или там пчелу с мошкой… да все что по небу летает. Притянет и не отпустит. Не просто так, конечно, слова особые знать нужно.

— Так где он, тот Алатырь…

— До него добраться и правда непросто, но ходят по миру осколки… вот над ними-то и ворожат.

— Откуда ты все знаешь, Тая?

— Старух люблю слушать. Так что, барышня, идете в дом? Кузминична гневается.

— Отец свою нянюшку словно маленький боится, — звонко засмеялась Лиза. — Ладно, пойду уж, не стану сердить старушку. Да и книгу нашла интересную у папеньки в шкафу. Так что и правда, идем, Таичка.

Проводив барышню в ее комнату, Таисья принесла ей малинового чая с крендельками, а потом, уже по темноте, вернулась в яблоневый сад и прошла в примыкавшую к нему дубовую рощицу.

Когда вышел к ней навстречу высокий человек в мужицкой одежде, Таисья запричитала:

— Да что ж житья от вас нет, окаянных, уж думала все, оставили Москву, так не увижу больше рожу твою пакостную… А вы и сюда добрались!

— Тихо, девка, — цыкнул на нее Шатун. — Скажи спасибо, что с тобой мы еще по-хорошему. Слушай, короче. Надо нам, чтобы барышня твоя через час была на этом вот самом месте, а в доме о том чтоб ни-ни! Как ты это уладишь — твоя забота. Не сумеешь — хуже будет обеим.

В темноте глаза Таисьи блеснули зло, не по-человечьи.

— А знаешь что, медведь-шатун. Не исполню я твоего приказа. Довольно и того, что я тебе в Москве про Лизу лишнее болтала. Она девушка добрая. А добра я мало от кого видала.