Татьяна Корсакова - Хрустальное сердце

Макс удрал из больницы спустя девять дней, сразу, как только ему перестали колоть антибиотики. Родителей и сестрицу в известность он решил не ставить, чтоб не суетились, не устраивали ему торжественную встречу.

Дома было стыло и неуютно. Вот интересно, всего каких-то полторы недели хозяин отсутствовал, а квартира успела приобрести нежилой вид. И слой пыли тут совершенно ни при чем, дело в ощущениях: и пахло как-то не так, и освещение было каким-то не таким, и мебель стала как будто неродная. Да что там мебель, вот его отражение — оно ведь тоже словно неродное. Щетина, совсем некреативная, а сизая и неопрятная. И волосы — отросшие и растрепанные. И глаза — ввалившиеся и виноватые. И…

Дракон, нахохлившись, сидел на зеркальной полочке, прижимал к пузу розовое хрустальное сердце и смотрел обиженно и даже немного осуждающе. Макс смутился, Дракон никогда до этого дня не позволял себе таких взглядов. Может, оттого, что раньше он считал Макса своим хозяином, соблюдал субординацию…

Стоп! А что он вообще тут делает? Это же Лизин Дракон, он должен быть сейчас с ней, на ее исторической родине, а не стоять тут, на зеркальной полочке.

Лизавета с Драконом не расставалась никогда, Макс подозревал, что она даже спит с ним в обнимку. А тут что получается? Получается, что она его забыла. Или оставила сознательно, в виде компенсации?.. Макс взял Дракона в руки, поднес к глазам. Хрустальное сердце не билось — почти. Обиделся? Заболел? Скучает? А может, и первое, и второе, и третье?

— Ну, ты что? — спросил он упавшим голосом.

Дракон на контакт не шел, наверное, действительно обиделся.

— А у меня для тебя компания. — Макс поставил Дракона обратно на полочку, достал из кармана летучую мышь, ангелочка и свинку. — Вот, прошу любить и жаловать.

Если Лизин Дракон и обрадовался, то виду не подал. Макс тяжело вздохнул, принялся раздеваться. Болезнь не прошла бесследно. Препирательства с лечащим врачом, сборы и побег из больницы отняли остатки сил. Надо же! Какая-то пневмония нанесла такой заметный урон его молодому, растущему организму. Макс побрел в гостиную, включил телевизор, рухнул на диван. Он полежит немного, может быть, даже поспит, а потом примется за уборку. Теперь, когда Лиза отбыла на свою историческую родину, придется самостоятельно поддерживать уют в собственной квартире и собственной душе…

В бок ему что-то уперлось, Макс пошарил рукой среди диванных подушек, извлек на свет божий свернутый в трубочку листок бумаги, хотел было выбросить, но передумал и развернул.

Это было письмо из прошлого — письмо от Лизы. Прощальное письмо, если он что-то понимал в этой жизни…

Она его благодарила — почти в каждой строчке. Она не забыла ничего из того, что он для нее сделал. Она писала, что собирается уезжать, что и так злоупотребила его гостеприимством, за что тысячекратно извиняется. Что не может найти в себе смелости попрощаться очно. Что он самый лучший и самый благородный, и она…

На этом письмо обрывалось, и Максу так и не удалось узнать, что же такое хотела написать Лизавета. А узнать хотелось, аж между лопатками зачесалось. Он — самый лучший, с ума сойти! Лизавета считает его самым лучшим в мире! Нет, маленькая поправочка — Лизавета считала его самым лучшим до тех пор, пока он не вышвырнул ее на улицу. Он вышвырнул, а она убила его хрустальный народец. А потом оставила в качестве утешительного приза своего ненаглядного Дракона. А Дракон не хочет с ним оставаться, дуется и грустит. И в квартире теперь пусто и неуютно, так, словно Лизавета жила в ней не каких-то пару месяцев, а целую вечность, и квартира успела к ней привыкнуть и теперь тоскует так же, как и Дракон, так же, как и он сам… Ох, грехи наши тяжкие! Лучше было валяться в больнице…

Вечером примчалась сестрица Анюта, начала орать уже с порога:

— Максим, ты с ума сошел?! Почему ты не в больнице, а дома? Кто тебя, идиота, отпустил?

— Никто меня, идиота, не отпускал, я сам ушел, под расписку, — вяло оправдывался он. — Ань, ну надоело мне! Я здоров как бык.

— Здоров?! — Сестрица ткнула в него указательным пальцем. — А что ж тогда лежишь? Почему не устраиваешь вечеринку по поводу своего выздоровления, гостей не зовешь? Максим, ну разве так можно? — Она вздохнула, присела рядом с ним на диван.

— Она мне письмо оставила, — сказал он, глядя в потолок.

— Кто?

— Лизавета. Вот, прощальное письмо. Сегодня нашел, прочел, слезами окропил…

Анюта отобрала у него свернутое в трубочку письмо, торопливо пробежала глазами, рассеянно потерла лоб.

— Свари кофе, — попросил Макс. — Страсть как кофе хочется.

Сестрица молча встала, не выпуская письма из рук, вышла из комнаты. Макс повалялся на диване еще минут пять, потом со страдальческим кряхтением встал, сунул ноги в тапки, поплелся следом за сестрой в кухню.

Анюта уже снимала турку с огня, прощальное письмо от Лизы лежало на краю стола. Максим взял письмо, сунул в карман, уселся на табуретку, с вожделением посмотрел на дымящийся кофе.

— Она не могла этого сделать, — сказала Анюта, усаживаясь напротив.

— Чего? — вяло уточнил он.

— Не могла Лизавета разбить твою коллекцию.

— Почему не могла?

— Ну, не знаю, просто чувствую.

— Просто чувствовать недостаточно. — Он сделал большой глоток, обжегся, поморщился, сказал тихо: — Я тут долго думал и пришел к выводу, что готов ее простить.

— А если не за что ее прощать? — гнула свое Анюта. — Если это не она?

— А кто? — Макс удивленно посмотрел на сестру поверх дымящейся чашки.

— Да теледива твоя! Вот кто!

— Лора на такое не способна, — сказал Максим не слишком уверенно. — Да и зачем ей?

— Зачем? Да чтобы тебя с Лизаветой поссорить! Мало кому понравится, что в доме ее любовника живет другая женщина.

— Лизавета не женщина, она… — Макс запнулся.

— Договаривай, — фыркнула Анюта. — Лизавета не женщина, а слабоумная прислуга?

— Я не считал ее слабоумной. — Он нахмурился.

— А прислугой?

Крыть было нечем, но он попробовал:

— Она сама предложила.

— А ты, такой благородный, такой добрый, согласился, да еще позволил другим над ней издеваться! Знаешь что, братец, даже если бы это сделала Лизавета, я все равно оказалась бы на ее стороне.

Они немного помолчали, Анюта допила свой кофе, резко встала, сказала холодно:

— Пойду я, Максим, некогда мне. Нужно еще близнецов из садика забрать, а Вовка, как всегда, на дежурстве.

Она считала это дьявольским везением. Такой мужчина! Олигарх, политик, медиамагнат, а влюбился в нее как мальчишка, еще похлеще дурачка Легостаева.