Марина Суржевская - Тропами вереска

Я-то думала, что это он обо мне снова, так нет. Привлеченные голосом мужским водяницы на камушки выползли. Волосы — тину по спинам распустили, глазами бездонными смотрят, улыбаются, поганки. А что, красивые они, хвосты рыбьи с сиянием месяца спорят.

— К нам иди, к нам, — шепчут служителю и руки белые тонкие тянут, — приголубим… обласкаем…

Служитель, зачарованный, к озеру шагнул, а я вздохнула. Одна морока мне с этим служкой! А впрочем… Затянут водяницы его в озеро, да и нет проблемы. Сам виноват, нечего было к ведьме приходить. Не сдюжил — не моя печаль. Присела на землю, рассматривая напряженную мужскую спину. Хорошо так шел по берегу, уверенно, спокойно. А водяницы уже соловьями разливались, от хвостов рябь по воде кругами, волосы плещутся. Ильмир сапогами в озеро ступил и как хлопнет ладонью во воде! Плашмя, хлестко, еще и слово отводящее крикнул. И снова сила темная вокруг него взвилась освобожденная, злая. Служитель следом молитвы зашептал, да слова светлого Атиса — ничто против тьмы Шайтаса. А она уже рядом, скалится, зубами щелкает, темным зверем преисподней подползает.

Водяницы заверещали, в воду попрыгали, красоту свою растеряв. И звездочки белые одна за другой закрылись — силу тьмы травки поболее стали не любят. Я за голову схватилась, ругая себя на чем свет стоит! И к воде ринулась. Уколола палец об шип, кинула капли крови темной силе на откуп, лучом лунным завязала. Самого служку по голове клюкой огрела и в озеро скинула, чтобы остыл и по глупости не будил то, чего не ведает.

— Забирайте! — крикнула водяницам. — Не душите только, живым вернете через час.

Нежить мужчину за руки — ноги схватила и в глубину поволокла, смеясь. Хоть и смотрели водяницы на берег испуганно, но видели, что тьма свернулась, уползла, кровью ведьминской насытившись. Значит, минула беда. А я на землю упала, лбом уткнулась, полежала, в себя приходя. Но разлеживаться некогда, хоть и силы словно в песок потекли за темнотой следом. Вскочила, завертелась вокруг себя, закричала. Нож выхватила из-за пояса свой, лесу привычный. И давай нити невидимые рубить, что меня к тьме тянули, одну за одной, снова и снова. Опять упала — хорошо, что водяница хвостом по воде ударила, меня окатила, так я в себя пришла.

Осмотрела берег с тоской: ни одной звездочки белой. Встала на колени, ладонями в землю уперлась и запела. О том, как хорошо под лунным светом, как чист воздух и мягка земля. Что скоро зима снежком бережок укроет, да белее снега звездочки обман — травы…

Первая приоткрылась робко, блеснула светлой точкой. А за ней вторая. И развернулись снова белой скатертью по всему берегу, до самой кромки воды. Я дух перевела и за работу принялась. Все же время к заре идет и ждать не любит.

Не заметила, когда Ильмир из озера вернулся — повернулась как-то, а он сидит у воды, мокрый весь. И на меня смотрит. Даже молитвы свои не бормочет, видать, отшибло после общения с водяницами. Я плюнула сквозь зубы и снова к корешкам вернулась. И так из-за дурака время потеряла и силу. Хотя, сама виновата…

Закончив, с колен поднялась, шатаясь побрела по тропке, бережно платок с корешками придерживая. На служителя больше не оглядывалась, чтобы не плеваться. Хотя слышала, что следом идет. В лачуге своей травку от света зари спрятала, разложила в темном углу, и спать легла. Пара часов еще до рассвета, так что отдохнуть успею.

Проснулась и поморщилась. Даже не оборачиваясь почуяла взгляд, сверлящий спину. Потянулась, села на лежанке. Так и есть: сидит служитель в своем углу, клинок на коленях держит и смотрит, не отрываясь. Веки после бессонной ночи красные, воспаленные, в синеве глаз что-то странное мелькает. Видать, сильно его водяницы впечатлили, что до сих пор отойти не может.

— Что это было? — сипло, простуженно спросил, понаблюдав, как я потягиваюсь.

— Испугался, служитель? — усмехнулась я. — Не такой уж ты и смелый, как я погляжу, раз от дев озерных все ночь трясешься. Ничего они тебе не сделали, так, пошалили чуток…

— Что это было? — оборвал он меня, словно и не слышал. — Когда я по озеру рукой ударил… Темнота такая поднялась, душу свела, потянула… Живая она была… Страшная.

Я помолчала. Вот, значит, как. Не водяницы служителя поразили — тьму увидал. Мало кто ее видит, значит, не ошиблась я насчет силы служителя.

— Это ты, ведьма, тварь из мрака вызвала? — чуть слышно проговорил Ильмир, а сам смотрит исподлобья.

— Что же ты, служка светлого бога, лукавишь? — оскалилась я. — Сам знаешь, кто тварь из мрака позвал. В душу свою загляни, там и ответ будет. Или и здесь ведьма виновата?

И усмехнулась, глядя, как он за голову схватился.

— Молитвы свои пошепчи, может, полегчает, — грубо бросила я и поднялась. — Некогда мне с тобой болтать, дел невпроворот.

— Подожди! — он на ноги вскочил и сразу тесно в домике стало. — Подожди. Как… как я это… позвал? И как ты прогнала? Я видел… понял…

Он запнулся, замялся, стиснул зубы так, что скулы побелели.

— Объясни… Прошу.

— Просишь, значит, — задумчиво протянула я. — Часто ты просить ведьму стал, служитель. Но только зря. Не поймешь ты ничего, служитель бога Атиса. Слишком много внутри тебя глупостей. Вот когда своей головой начнешь думать, да не то, что тебе велели, а сам, тогда и спрашивай. Может, и отвечу, — и добавила ехидно: — Только я до того светлого мига, наверное, не доживу. Триста веков пройдет, а всё одно тебе не хватит, чтобы от дури избавиться!

И пошла в закуток, завтракать. Паршивец за мной увязался, встал, к стене плечом привалился и смотрит. Я хлеба достала, кашу, с вечера запаренную, из очага вытащила, на тарелку себе положила. Ильмиру предлагать не стала, захочет — сам возьмет, тут подавальщиц нет. И села на лавку, ложкой застучала. Служитель тоже сел, по привычке — напротив меня.

— Будешь пялиться — глаза выколю, — говорю ему.

Он усмехнулся, потер подбородок, щетиной уже заросший. Она у него чуть темнее волос была, не белесая, а с золотом. Себе тоже каши положил, и я фыркнула.

— Откуда ведьма грамоту знает? — неожиданно спросил служитель так, что я чуть не подавилась.

— Шайтас обучил. А то как же нам колдовские книги читать и ворожбу темную делать, а, служка? — хмыкнула я.

Он головой покачал, хлеба кусочек в рот отправил, жует и на меня смотрит. И спокойно так, в синих глазах даже отвращения почти нет. А вот любопытства — полно. Учу — учу, все не впрок наука.

— Давно ты здесь живешь?

— Давно тебе язык во рту лишним стал? Могу и вырвать, — отвечаю ему. Тенька рыкнула из — под лавки, так служитель даже не обернулся.

— А лет тебе сколько?

— Триста в обед исполнилось.

Он снова головой качнул и усмехается, словно я что-то смешное сказала.

— Лачуге этой лет тридцать. Дерево старое, подгнившее, хоть и было когда-то смолой обработано. Так лесники делают. И подполы такие — ледянки, чтобы тушки зверей хранить. Так что сдается мне, домик твой, ведьма, лесничий какой-то строил. Правда, уже давно здесь ничего не подправлялось толком, того и гляди крыша на голову рухнет, — мужчина говорил неторопливо, а я есть перестала, только ковырялась ложкой, вид делала. — Вот я и думаю: раз ты сильная такая и могущественная, почему здесь живешь?

— Нравится! — оборвала я. Надо же, приметливый какой оказался.

— А может, и не можешь ты ничего, а, ведьма? — продолжал Ильмир, — может, и нет силы…

Я ладонью по столу хлопнула, за нить невидимую дернула и оборвала голос служителя, вокруг руки обернула. Долго не удержу, конечно, но вопросы в другой раз поостережется задавать. Можно и навсегда оборвать, но ни к чему силу тратить по пустякам, накажу только. Служитель рот открывал, да ни звука оттуда не вылетало. За горло схватился, синие глаза потемнели так, что ночь — светлее. А потом рот закрыл, зубы сжал, сидит, смотрит гневно. А я рассмеялась.

— Что, доболтался, служка? Как я живу — не твое дело, понял? А теперь иди, навес делай. Потом за крышу примешься, раз уж она тебе не нравится. Все, пошел вон, а то и глаза выколю да съем! И так не знаю, как сдерживаюсь!

Ильмир ушел, а я хлессу накормила кашей и тоже за порог пошла. И тут плач услышала. Далеко, у опушки самой, девичий. Так уж девица стенала, убивалась, так уж слезы лила, что я испугалась — пошла как есть, даже шаль не прихватила. Обернулась через плечо: служитель за мной бежит. Зашипела, конечно, но разворачивать не стала: вдруг беда? Так уж девица голосила!

Только когда пришли, занавесила мужчину тенью лесной, чтобы девушку не пугать. Правда, быстро поняла, что гостья не из пугливых, раз уж саму ведьму искать пошла, не побоялась. Стояла она на тропке, зареванная, коса темная до пояса. И сама пригожая: брови черные, глаза, как омуты. Я нахмурилась, всмотрелась внимательнее и вышла из тени, показалась. Девушка как меня увидела, на колени упала, солнцем голову осеняет, а потом опомнилась, встала, шатаясь, шагнула ближе. И корзину мне протягивает. Я носом повела: яйца, маслица кусок, творог утренний, хлеба буханка да шмат сала. А еще капуста квашеная, огурчики. Неплохие дары, только я даже не придвинулась. Так и стояла, смотрела да хмурилась.