Линка (СИ) - Смехова Ольга

В фигуре, что стояла передо мной смутно угадывалась та самая лошадь-единорог, которую я привыкла видеть. Уже не Трюка — нечто большее. Чем она стала — или всегда была на самом деле?

Черныш обвивался вокруг моего тела плотными кольцами и напоминал змея-искусителя из древних сказок.

За мной, шепнули мне невидимые стены голосом Трюки — целые поколения людей. Ты видишь их, маленькая куколка? Ты не видишь, ты не хочешь видеть, ты хочешь сражения. Осмотрись по сторонам и познай, где же ты оказалась. Ты слышишь приветственные возгласы сотен глоток, армий, что ждали благостного напутствия? Ты слышишь плач, отчаяние и слезы юных девочек над грустными, слезливыми песнями? Ты видишь, как из пары строк и чужого вдохновения рождалось новое? Нет, ты не видишь.

— К чему всё это, Трюка? — не выдержала я и задала вопрос. — Ты ведь аномалия не лучше того же Страха, про которого рассказывала мне жуткие сказки. Ты собирала людей — как кукол в коллекцию. Тебе не нужны были их тела, но нужны были мысли, чувства, талант. Искра. А теперь тебе захотелось быть живой. Захотелось стать точно такой же, как и они сами. Ты говорила мне, что все подобные нам хотят жить — как люди. Любить как люди, радоваться как люди, ненавидеть как люди. Статус или состояние, помнишь?

Трюка не ответила, терпеливо слушая мою тираду. Черныш не вмешивался, обратился в деталь моей одежды и не больше.

— Вижу, что помнишь. Прекрасно помнишь, ни на секундочку об этом не забывала. И понимала, что никогда не будешь живой п- настоящему. Что перед тобой всегда будут стоять преграды. «Ты правда веришь, что он всю жизнь мечтал любить плюшевую лошадь»? — переиначила я фразу Дианы, завершив её до невозможного мерзкой улыбкой.

Трюка не выдержала.

***

Нету ножей, клинков, копыт и рук с пальцами. Нет лиц, мордочек, ушей, волос, ног, за которые можно было бы ухватиться в бою. Образы, расплывчатые облики, очертания наших надежд и чаяний. Бессмертная искра сошлась в битве с другой бессмертной искрой.

Изнанка искры дрожала с каждым новым ударом. Ударом ли? Танцем. Милой беседы средь бескрайней окружающей черноты. Иначе как ещё можно назвать вершащуюся дуэль?

Вопрос, ухмылка, колкий на словцо ответ, горькая насмешка. Словно две девушки за чашкой чая решают, кому достанется завидный кавалер. Иногда страшно хотелось грязно выругаться.

Вокруг нас — сотни тысяч маленьких искринок. Крошечные, они так похожи на точки, щедро расставленные на черном полотне детской рукой. И все они тянутся вверх, к нам. Тянутся и иногда кажется, что можно среди них разглядеть крохотные ручки, растопыренные пальцы, мечтающие вонзиться — в звезду.

Она огромна, она невероятна, мы — всего лишь песчинки на её фоне. Жаркое солнце бурлит, постоянно сгорая в жизненном быте, исходит на нет, незаметно тает — но все равно к ней стремятся. Все.

Дерутся две искры — за звезду! Вьются вокруг друг дружки, пытаясь притопить соперницу, бьют друг дружку наотмашь, влет, беспощадно. Трещит от напряжения воздух.

Жить, кричат откуда-то снизу — слова, буквы, абзацы. Жить, стонут недописанные книги, зависшие в состоянии не переваренных мыслей и идей. Жить, визжат в экзальтированном экстазе образы, торопясь разлиться яркими красками. Ползут крохотными семенами к яйцеклетке. Стоит им попасть в звезду — и они родятся. И лишь мы никуда не торопимся — столкнулись лбами, не давая возможности пройти или протиснуться.

Ещё рывочек, ещё сантиметр, ещё шажочек — в голове роем жужжат эти «ещё немножечко». Недостижимая звезда, далекая, вкусная, сладкая — вот она. Хочется тянуть к ней — руки, ноги, головы. Всё, что есть тянуть к ней. Но нас здесь двое, а в звезде мало места для нас двоих. Только одна, стонут нам вслед невысказанные слова. Да-да, всего лишь одна, подсказывают асфальтовые рисунки — цветочки, домики, солнышки, коим не нашлось времени излиться в мире меловыми линиями. Одна, твердим мы обе.

Она больше меня, всегда была такой. Массивная туша, огромная расплывчатая туша, светящаяся клякса — когда она только успела так разрастись с того момента, когда я в первый раз сошлась с ней на этом поле? Неподъемная, яркая, невозможно ловкая. Где-то там внутри неё, за сверкающим фасадом прячутся величие слов, грациозность линий и изгибов, целый симфонический оркестр. Чувствительность музыки на пару с красивой речью, наполненные смыслом слова с ярким восторгом розовых цветов. Мы сплетались с ней, становясь единым узором, сталкиваясь жаждой жить. Чуешь, спрашивал меня каждый раз Черныш, чуешь, как Звезда зовёт тебя? Это жизнь!

Это жизнь, неустанно повторяла я самой себе. Кто-то из нас сможет назавтра проснуться в новом человеческом теле. Заморгает глазами, почувствует зад под лопаткой, сонливость, усталость — иную, недоступную куклам и плюшевым игрушкам. Статус или состояние? Но как быть, когда важно и то, и другое. Не просто зваться живой, но и быть живой. Не просто быть живой — но и являться таковой. Чтобы наутро — рядом с писателем, чтобы — живой… живой!

Трюка слишком сложна изнутри. Невероятный узор, который, верно, сплетался не одно десятилетие, если не столетия. Внутри неё — отголоски прошлого, вкус чужой искры. Или даже искр. Мне, почему-то, вспомнилась мышь неразделенной любви.

Трюка не раз уже меняла хозяев и, судя по всему, не раз умудрялась сменить телесный облик — из статуэтки в картину, из картины в игрушку, из игрушки в… Продолжать не было смысла — список мог быть бесконечен.

Черныш усердствовал, как самый школьник под взглядом учителя. Молчавший и притихший до этого момента, он обратился яростным разбойником и, разве что не с залихватским свистом, ринулся рвать Трюку изнутри. Великанша не обратила на это внимания. Она сшивала, стягивалась, лечила саму себя буквально в тот же миг, как кривой нож Черныша проходил сквозь связывающие нити. Чего он хотел этим добиться? Ослабить, отвлечь Трюку? Получалось у него плохо…

На меня давило со всех сторон. Мне безумно хотелось оттолкнуть от себя то, чем стала единорожка, и ринуться прочь, на свободу, сделать глоток свежей искры. Трюка держала меня всеми силами, не позволяя уйти. Лишь на миг я отрывалась, как наши искры вновь сталкивались — и переплетались. Невидимые спицы принимались усердно вплетать меня в узор её жизни.

Почему, спрашивала я, почему Трюка продолжает это делать? Почему не раздавит своей мощью, не убьет, не растопчет меня прямо здесь? Она не могла этого сделать там, за пределами изнанки, но здесь-то? И что ей мешало сразу выкинуть меня сюда?

Могла ли я её победить? Могла. Трюка словно сумасшедшая показывала мне — и только мне свои слабые места, будто не ожидая подлого удара. Я видела, что стоит разорвать для того, чтобы развалилось сразу несколько узоров её сознания. Что тогда будет, спрашивала я — и не находила ответа.

Я видела любовь Лексы и Мари — я ошиблась. Она не бушевала в вихрях шторма искры, Трюка поглотила её, сделала своей, присвоила. Словно улыбнулась мне изнутри — даже если ты победишь, даже если вырвешься, даже если проснешься человеком — он не полюбит тебя. Мой и только мой. Плескалась, разбиваясь о невидимые стены любовь родителя к ребенку. Целое море, способное поглотить и уничтожить любую угрозу — мне вспомнился малыш, которого мы выкрали из сознания матери Лексы. Мне вспомнились лучистые глаза маленького Лексы, в коих можно было утонуть — и остаться в океане их возможностей навсегда. Всё это было здесь, всё это теперь — Трюка. Театр одной аномалии, хитрый план, который теперь раскрывался передо мной — в деталях. Наверно, если сложить всё это вместе — можно было получить счастье.

Сдавайся, твердила мне Трюка. Я её не слышала, но ощущала её мысли в себе. Сдавайся, сейчас же! Отринь проклятую тварь, подави Страх! И что будет потом, спрашивала я в ответ. Ты поглотишь меня? Раздавишь своим величием? Изойдешь смехом над моей кончиной? И она не отвечала, словно боясь собственного ответа.