Донасьен Сад - Преступления любви, или Безумства страстей

На следующий день после случившегося старший брат спросил меня, почему я позволяю себе столь часто выходить одной и отсутствовать столь долго.

— Я провожу вечера у тетки, — отвечала я ему.

— Неправда, Эмилия, вот уже месяц, как вы там не были.

— Успокойтесь, дорогой брат мой, — ответила я, дрожа от страха, — я все вам расскажу. Одна из хороших моих подруг, а именно госпожа де Сен-Клер, трижды в неделю приглашает меня в свою ложу во Французской Комедии. Я не сказала об этом дома единственно из опасения вызвать неодобрение отца, но тетка моя прекрасно обо всем осведомлена.

— Нет ничего плохого в том, что вы ходите в театр, — говорил мне брат. — Но вы могли бы известить об этом меня, я бы сопровождал вас, и поведение ваше не вызвало бы нареканий… Ходить же только с женщиной, которая вам даже не родня и почти так же молода, как и вы…

— Успокойся же, друг мой, — раздался голос второго брата, вошедшего во время нашей беседы, — у мадемуазель есть свои развлечения, не стоит омрачать их… Она подыскивает себе мужа, и, разумеется, при таком поведении претенденты повалят толпами…

И оба презрительно повернулись ко мне спиной. Сей разговор напугал меня, хотя казалось, что старший брат действительно поверил в историю с театром. Поразмыслив, я решила, что сумела его обмануть и он на этом остановится. Впрочем, даже если братья и были обо мне худшего мнения, лишь бы они не вынудили меня сидеть дома взаперти, ибо самой страшной карой стала бы для меня невозможность пойти на ближайшее свидание. Мне было необходимо поговорить со своим любовником, и ничто на свете не могло запугать меня.

Отец мой по-прежнему обожал меня, не подозревая ни об одном из моих заблуждений, и ни в чем не стеснял. О, как тяжко обманывать столь любящих и щедрых родителей! Сколько угрызений совести порождают подобные обманы, и сколько шипов произрастает из удовольствий, купленных на деньги, полученные за лицемерие! Так пусть печальный пример охватившей меня безудержной страсти убережет от повторения подобных ошибок тех, кто окажется в моем положении! И пусть муки мои, коими расплачиваюсь я за преступные свои утехи, остановят их хотя бы на самом краю бездны, если плачевная моя история станет когда-нибудь достоянием гласности!

И вот наступил роковой день. Мы с Жюли, как обычно, ушли из дому; я оставила горничную у тетки и в собственном экипаже быстро добралась до дома Берсей. Взбегаю на крыльцо… тишина и мрак, царящие в доме, чрезвычайно встревожили меня… Дверь отворилась, однако я не увидела ни одного знакомого лица. Какая-то старуха, которую я прежде никогда не замечала и которую, к несчастью своему, отныне мне предстояло видеть слишком часто, приказала мне оставаться в прихожей, куда я вошла, ибо господин де… (и она назвала возлюбленного моего по имени) сейчас придет сюда за мной. Жуткий холод охватил все мои члены, и, не в силах произнести ни слова, я упала в кресло. Едва я села, как передо мной словно из-под земли выросли оба моих брата с пистолетами в руках.

— Несчастная, — воскликнул старший, — вот, значит, как ты обманываешь нас! Теперь же не пытайся сопротивляться, а если закричишь, ты погибла. Следуй за нами, час расплаты близок, больше ты не сможешь предавать ни семью, кою ты обесчестила, ни любовника, коему ты отдалась.

При этих словах сознание покинуло меня, и пришла я в себя лишь в карете, мчавшейся со страшной скоростью. Я сидела между братьями и старухой, что впустила меня в дом; ноги и руки мои были стянуты носовыми платками. Слезы, сдерживаемые до той поры из-за переполнявшего меня горя, теперь хлынули в изобилии, и целый час я пребывала в состоянии, которое, сколь бы я ни была виновна, могло бы смягчить кого угодно, но только не двух моих палачей, в чьих руках я находилась. По дороге они не разговаривали со мной, я также молчала и предавалась своему горю. Наконец утром следующего дня, а именно в одиннадцать часов, мы прибыли в замок, расположенный в лесной чаще между Куси и Нуайоном, принадлежащий моему старшему брату.

Карета въехала в ворота, мне было приказано не двигаться, пока не распрягут лошадей и не удалят слуг; лишь после этого старший брат подошел ко мне.

— Следуйте за мной, — сказал он сурово, развязав меня… Трепеща, я подчинилась…

Боже, каков же был мой ужас, когда я увидела страшную обитель, должную стать моим жилищем! Это была низкая, сумрачная и сырая комната, запиравшаяся на тяжелый засов; свет проникал туда сквозь маленькое окошко, выходящее на широкий ров, наполненный водой.

— Вот ваше жилище, мадемуазель, — сказали мне братья. — Девица, опозорившая свою семью, не достойна большего… Ваша пища будет соответствовать вашему содержанию, и вот что вам будут приносить, — продолжил он, указывая на кусок черствого хлеба, какие обычно кидают скоту. — Мы решили, что вы не выйдете отсюда, но вместе с тем совершенно не собираемся держать вас тут вечно, а поэтому эти женщины, прислуживающие в замке, — и они указали мне на вчерашнюю старуху и еще на одну, не менее неприятную особу, — будут пускать вам кровь из обеих рук столько раз в неделю, сколько раз вы ходили к сводне Берсей на свидания с господином де… Надеемся, что подобное обхождение постепенно сведет вас в могилу, мы же успокоимся только тогда, когда семья избавится от такого чудовища, как вы.

С этими словами они приказали мегерам схватить меня и тут же, в их присутствии… простите, сударь, но все происходило именно так… жестокосердные братья приказали пустить мне кровь одновременно из обеих рук. Они остановили сие злодейское лечение, лишь убедившись, что я потеряла сознание… Придя в себя, я увидела, как они бурно радуются собственному бессердечию. Вдобавок они пожелали нанести мне все удары единовременно, наверное, чтобы удвоить удовольствие от вида мучений моих, и, пролив кровь мою, продолжили терзать мое сердце. Для этого старший брат вытащил из кармана письмо.

— Читайте, мадемуазель, — сказал он, протягивая его мне, — читайте и запомните, кому вы обязаны всеми вашими несчастьями…

Дрожащими руками я распечатала конверт, и глаза мои тут же узнали знакомый до боли почерк. О, Великий Боже… это писал он, мой любовник, он предал меня. Вот что содержалось в сем роковом письме, слова его кровавыми буквами навеки запечатлелись в моем сердце:

«Сударь, я поступил неразумно, влюбившись в вашу сестру, и еще более опрометчиво обесчестил ее. Однако, снедаемый угрызениями совести, я собирался исправить свою оплошность и, упав к ногам вашего отца, признать себя виновным и просить у него руки его дочери, моей возлюбленной. Я был уверен в своем чувстве и в желании породниться с вашей семьей. И вот, когда намерение мое укрепилось… глаза мои, собственные мои глаза, убедили меня в том, что я имел дело всего лишь с распутной девкой, которая под прикрытием наших свиданий, весьма пристойных и честных, осмеливалась ходить удовлетворять нечестивые желания омерзительнейшего из развратников. А посему, сударь, не ждите с моей стороны никаких шагов, я более не должен вам ничего, кроме забвения, а сестре вашей — ничего, кроме ненависти и презрения. Сообщаю вам адрес дома, куда сестра ваша ходит предаваться разврату, дабы вы, сударь, сами смогли проверить, не ввел ли я вас в заблуждение».