Кирилл Киннари - Вечные мы

— И так мы возвращаемся к литературе...

— Да. Потому что автор всегда один, по определению. В отличие от кино, кстати — там ты глазами видишь людей, разных, и мозг переключается в режим подглядывания за жизнью. А текст — это всегда монолог, одинокий голос, иллюзию живых людей там гораздо труднее сделать. И если в тексте удовольствие, радость, счастье — особенно счастливая любовь, но не только! — наша сигнализация, врожденная, начинает верещать. Единственный способ её заткнуть — убить счастье обломом. В результате порнуха насилия, войны и всяких таких вещей — причем прямая порнуха, ну видно же, как автора прёт от этого, и без малейших тебе обломов в обратную сторону, то есть без просветов... такое у нас канает за литературу, даже и в первых рядах. «Юноша, любивший гибель»... А порнуха счастья — это нам сразу мастурбация, фи. Это нормально, вот скажи?

— Так ведь «порнуха счастья»... она вообще бывает? Пример?

— Именно! Именно! Её мало что нет, ты ж вот прям сейчас и запрещаешь нам её писать! «Ада» — провал, согласна, но не потому что там трагедий мало, а просто... герой мерзкий тип, противно. И мир картонный, именно что мастурбация, натужное фантазирование, куда-то испарилась вся его наблюдательность. Притом же у Набокова полно мерзавцев было всегда, но тут он первый раз стал... не просто героем и повествователем, это-то было, но и как бы главным содержанием всей книжки. Никакого контрапункта, все прочие персонажи — как порождения его же уродского воображения, тоже мерзости изводы, включая Аду. Беспросветно и тоскливо там всё, а вовсе не хэппи-энд...

— А раньше был контрапункт?

— Ну... Раньше вон даже «Подвиг» был — последняя вещь, наверно, в которой вообще ни одного мерзавца... тоже своего рода подвиг для него. Даже в «Даре» протагонист уже... попахивал...

— Что-о-о?!

— Да Маш, ну правда же... Самолюбование, поза, на Чернышевском зачем-то оттоптался, просто потому что под руку ему... но не будем об этом, ладно, не сейчас! Я просто хочу сказать, что он вовсе не был монстром, прекрасно всё понимал. Жалостлив был вот... Но и умел бить на жалость. Знал как. Да и то, со временем — жалость всё карикатурнее, всё сделаннее... Сравни хоть Лужина и Пнина. Тоже прогрессия... Но и мерзавцев своих он — из той же головы вынимал. Вот совместимо у него оказалось, человек сложная штука, what else is new?

— ...Ну так вот ты и согласилась, кажется. Всё-таки облом, получается, нужен... нужна трагедия, Ван Вину по рогам надавать, так?

— Плохому да, надавать! Если пишешь про мерзавца, изволь ему что-то противопоставить... или хотя бы открыть про него, объяснить. Я ж говорю, мораль никто не отменяет. Даже и наоборот, она победила, нам как бы всё понятно уже, известно откуда берется всё это и как лечить, и поэтому становится скучно про мерзавцев читать, и неприятно, и на автора такого уже косимся с подозрением. Что Набокова сильнее всего и бесило: он всё пытался поддерживать разделение, герои одно, а автора не тронь, про автора вам вообще знать незачем. Понятно, но глупо... Так что вопрос-то главный вот именно такой: а зачем про мерзавца писать? Зачем он вообще нужен? Что в жизни есть — не оправдание, мало ли что в жизни есть. Толкину вот понятно почему Моргот был нужен: не только чтобы сюжет двигать, главное — он действительно верил, что в мире есть разумное и абсолютно злое, отпавшее начало. На то он был католик. Но мы-то понимаем, кажется, немножко больше уже, да?

— Мы знаем зато, что есть хаос, лень, глупость... энтропия... да и насилие никуда не делось, почему нельзя об этом писать?

— Вот! Теперь ты правильно говоришь. Почему не писать: да, конечно, пиши, раз пишется. Особенно если от твоих писаний насилия меньше станет... спасибо скажем. Только других заставлять не надо, ладно? Не надо возводить в закон. Мне вот, например, интереснее искать совсем другие вещи, которые меня торкают. И раз уж они нашлись, вставлять туда мерзавцев и несчастья, чтоб было по канону, я не собираюсь...

— Катя, подожди... Я тебя понимаю, вообще-то, но... торкает — это ведь по-другому называется катарсис... а бывает ли катарсис от сплошного счастья, когда ничего плохого нигде? Или только будет... ожирение?

— А катарсис — это по-другому называется оргазм!

Общий смех.

— Тихо, тихо! И тут уж от тебя зависит... знаешь же, что такое оргазм. Можно — чпок и дальше побежал, а можно так улететь, что...

— Но я же не о том... Не о силе. Подожди, давай разбираться... Важно же не сила, а качество, да? Насколько это тебя меняет...

— И это ты говоришь? Я ж тоже не о силе! Посмотри вокруг... Посмотри на эти хитрые рожи! Включая свою. Есть тут хоть кто-то, кто... Да блин, нам ли не знать, у нас же всё на этом держится — и на тебе, здрасьте-приехали...

— На чём держится? На катарсисе?

— Послушай... я серьёзно! Не уподобляйся... типа, что ты можешь знать о любви, тебя ещё жареный петух не клевал. А ответь-ка честно: как ты думаешь, знаем мы о ней что-нибудь всё-таки? Уже? И пожалуйста, можешь ставить «любовь» и «знаем» в сколько угодно кавычек. Я не претендую на платоновский идеал, мне такая вот как раз больше всего и нравится...

— Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать. Да, у нас здесь эксперимент... незапланированный в каком-то смысле, но и достаточно далеко зашедший, и не совсем безрезультатный, скажем так. И да, главная тема его — счастье, и... оргазм, или как хочешь называй, не самый последний элемент. Может, даже и держится на нём, хотя... ладно, не будем сейчас. Так или иначе — важная человеческая тема, интересные результаты, более чем интересные, хм, инструменты... весь набор, казалось бы. Но это набор идеальный для статеек в специальные журналы, понимаешь? Ну для песен ещё, стихов, для фиков всевозможных — да, питательная среда. Но для настоящей литературы всего этого мало, мало! Не всякий даже философски осмысленный вопрос заслуживает, чтобы на него... тратить живых людей. То есть персонажей, пусть даже...

— И даже если они найдут нетривиальный ответ на этот вопрос?...

— Ну, положим, особенной-то нетривиальности у нас... и вообще, романы не для ответов же пишутся... Вот! Ну точно — это ж и есть главный-то закон! Это я и пытался нащупать, забудьте, что я про трагедии плёл... Нельзя в литературе ответы давать, вот оно в чём дело. Просто нельзя. Это только для науки, искусство не может... оно должно всегда только спрашивать! И определение порнографии пожалуйста — это где не задают никаких вопросов. Поэтому же и про нас-то нельзя — вот: мы здесь слишком уверены, что знаем ответы. Хотя до настоящих-то ответов, если честно, нам ещё... если вообще они есть...

— ...А облом и смерть, получается, это просто частный случай? Такой типа универсальный вопрос, который можно на любой сюжет навесить...