Умберто Нотари - Маркетта. Дневник проститутки

Он остановился сконфуженный, заметив, что я плачу, плачу над его словами, которые вонзались в мою душу, как ножи.

Я отдала деньги бедному крестьянину, который вышел со слезами на глазах, сочувствуя моему горю, моему позору…

Она все еще спала. Я уложила ее на кровать и упала перед ней на колени, заглушая рыдания, чтобы не разбудить ее и, словно вымаливая у нее прощение, тихо плакала, как умеют плакать только покинутые матери.

Я долго оставалась в таком положении, глядя на нее сквозь слезы, как будто я глядела на ее могилу. Ее ровное спокойное дыхание мало-помалу успокоило и меня. Она улыбалась во сне, и ее улыбка проникала в мою душу, как целительный бальзам. Меня вдруг охватило безумное желание взять ее на руки, целовать, обнимать, прижимать к себе. Я едва сдержалась. Боже, какой ужас, если я ее испугаю! И, осилив себя, я стала ждать ее пробуждения.

Мне казалось, что проходят века.

Вот она сделала движение и открыла глаза. Сердце мое перестало биться; вся моя прошлая жизнь промелькнула в ее глазах, которые внимательно и удивленно смотрели на меня.

– Какое красивое платье, – пролепетала она с довольной улыбкой, между тем как сон снова смежал ее веки.

Я вскочила как от удара кинжалом. Платье жгло мне тело. Я стала срывать с себя руками и зубами покрывавший меня атлас, распустила волосы и принялась мыть лицо, чтобы смыть с него позор и ложь красок, одела самое поношенное и простое из своих платьев и такой, бледной и подурневшей, я чувствовала себя счастливее, потому что в таком виде мне казалось более достойным быть матерью.

Я вернулась к ней, продолжавшей спокойно спать, и села на полу возле нее, не отрывая от нее глаз.

Вдруг страшное сомнение, как жало змеи, наполнило огнем мою душу: «А если это не моя дочь?!»

Я с отчаянием напрягала свою память, я старалась воскресить в ней черты лица отнятого у меня два года тому назад ребенка и, когда мне это удавалось после нечеловеческих усилий, сравнивала их с лицом лежавшей предо мною девочки, наклонившись над нею, словно фальшивомонетчик над своей работой, от которой зависят его богатство и жизнь.

Боже, как она переменилась! Она совсем не та, совсем не та! Она – не моя дочь!

В душе моей поднялся целый ад. Мой мозг горел от зародившихся в нем жгучих сомнений.

Вдруг моя горячая слеза упала на личико спавшей девочки, и она проснулась. Ее глаза открылись, и в них сверкнули два голубых луча. Мне показалось, что раскрылось небо, и солнце залило меня своими лучами: это открылись глаза моей малютки, это был ее взгляд!

Эти глаза… Как я их помнила! Как я их помнила!

Она сделала движение, словно порываясь ко мне. Я взяла ее на руки, но была так потрясена, что и не в силах была поцеловать ее. Я приложилась своими горячими губами к ее свеженькому лобику и долго оставалась так, вдыхая нежное тепло ее детского тела, тепло, проходившее сквозь омочившие меня слезы и обновлявшие все мое существо подобно тому, как тепло солнца, пробиваясь сквозь утренний туман, оживляет продрогшую от ночного холода траву.

Я услыхала в комнате чьи-то шаги и увидела мадам Адель.

Я вскочила, словно защищаясь.

– Ну так что же? – спросила она сухим тоном, в котором, однако, звучали добрые нотки. – Что ты решила сделать?

– Что я решила?

Я была поражена этим вопросом, которого совершенно не понимала.

– Куда ты поместишь ребенка?

– Куда я помещу ребенка?

Но какие странные вопросы задавала она мне! Я их никак не могла понять: я была в другом мире, в другой жизни и никак не могла прийти в себя.

– Нужно же, наконец, подумать, куда поместить девочку, – настаивала она.

– А куда же я должна ее поместить?

– Ты будешь держать ее при себе? – она в этом сомневалась. – Значит, уходишь? – неохотно заключила она.

– Сейчас же.

– Куда?

– Не… не знаю… Куда-нибудь, лишь бы не здесь.

– Теперь три часа утра, и все гостиницы заперты.

– Я об этом не подумала; я подожду до утра.

– А затем? – неумолимо продолжала мадам Адель. – Когда у тебя кончатся деньги, которые ты подкопила?..

– О, пока они закончатся!.. – беззаботно ответила я.

– Я приблизительно знаю, сколько у тебя может сейчас быть: семьсот… либо восемьсот франков, то есть ровно на один-два месяца. А затем?

– Не беспокойтесь, – сказала я, – подумаю… буду работать…

– Если нужно будет… – сказала она, выходя из комнаты.

Я вздрогнула и крепко прижала к себе свою малютку, словно желая ухватиться за нее, чтобы не пойти ко дну.

Когда мадам Адель вышла, я почувствовала себя сильной и стойкой. Едва только первые лучи проникли в мое окно, я позвала горничную и приказала ей уложить все мои вещи в чемоданы, за которыми потом собиралась прислать.

Она без разговоров все исполнила, затем позвала карету, и я сошла, неся в руках мою девочку.

Привратница, вероятно уже предупрежденная, молча, почти презрительно смотрела, как я выходила.

Я дала кучеру адрес какой-то гостиницы. Садясь в карету, я почувствовала на себе чей-то взгляд. Я инстинктивно подняла глаза и заметила в окне желтый атласный капот Надин.

Когда карета тронулась, я почувствовала себя такой счастливой, что даже ни минуты не подумала о том, чтобы послать хотя бы рукой привет этой бедной женщине, которая, может быть, ожидала его, как последнее утешение ее разбитому материнскому сердцу.

23-е сентября.

Я испытываю нечто ужасное. Открывая сегодня утром ящик, чтобы уплатить своим старушкам за наше содержание, я нашла всего двести двадцать три франка. Куда же ушли все мои деньги? Я принялась быстро записывать цифры расходов: все, самые насущные вещи – платья для Деде, кроватка для Деде, игрушки для Деде. Подвела итог – остается несколько франков. На какие же средства я буду жить?

– Боже мой! Это очень просто: я буду работать.

Сперва я задумалась над этим словом. Работать? Как? Разве я умею что-нибудь делать? Я никак не могла придумать, что же я умею делать. Я только и могу читать и писать; меня ничему другому не учили. Но что же это мне может теперь дать? Поступить на службу? Куда? В город. А ребенка оставить здесь, расстаться с ним? Взять с собой? В город? Где погибла я и где погибнет и она, несмотря на все мои усилия, несмотря на все; где погибают все, все, все! Ах, нет! Нет! Я хочу, чтобы моя девочка чувствовала землю, землю полей, землю деревни. Земля одна спасет ее, как спасла бы меня, если бы я не ушла от нее, подобно всем, привлеченным большим городом…

Надо его знать так же хорошо, как знаю его я, как знают его все те, что пришли в город в надежде на работу и с жаждой богатства.

Скорее стать слугой у моих же слуг!.. Увидишь, Деде, какой я буду хорошей, как я буду работать, сколько я буду работать!..