Шахразада - Грешник Шимас

И лишь когда за ним закрылась дверь комнаты, когда увидел, как слуги внесли сундук с его вещами, он слегка пришел в себя. И только тогда нашел силы признаться самому себе, что всего лишь боится грядущих перемен.

Объяснение всех его тревог оказалось столь простым, что беспокойство тут же покинуло его душу. Теперь он бы мог пройтись по улицам, взглянуть на лица девушек, спешащих навстречу… Быть может, у него бы достало смелости познакомиться с какой-нибудь из них…

Да, теперь Шимас стал самим собой — робеющий гость с полуночи спрятался в самом дальнем уголке души, а ему на смену появился высоченный широкоплечий китобой, на которого заглядывались все красавицы округи. Мир для юноши вновь стал удивительной загадкой, которая каждый миг требовала своего разрешения и каждый миг оборачивалась все новой, еще более удивительной стороной.

Потекли дни. Отец и дядя проводили большую часть времени во встречах с торговцами, в беседах с такими же, как они сами, солидными негоциантами, не делая различий ни из-за веры, ни из-за цвета кожи, опираясь единственно на уважаемое имя и славу купца. Шимас в первые дни сопровождал их, но очень скоро понял, что торговля, увы, не его стезя. И отправился искать ту дорогу, которая предназначена именно ему.

Конечно, можно не упоминать, что в поисках этой самой, только ему предназначенной дороги Шимасу встретилось немало хорошеньких девушек. Однако их нежные улыбки лишь согревали его разум, не трогая душу. Юноша отчего-то чувствовал себя так, словно готовится к каким-то невероятно важным событиям, словно ждет мига, когда ему позволено будет вынырнуть из полудремы спокойного и чуточку скучного существования.

Осень вступала в свои права. Желтели листья, утренний бриз становился с каждым днем все свежее. Вскоре отец отправится домой — в этот раз без него. Ему же, Шимасу, предстоит в ближайшие несколько дней избрать себе те науки, которым он должен будет отдать все свои силы в ближайшие несколько лет.

Юноша целые дни проводил в тиши библиотеки в доме дяди, пытаясь понять, к чему лежит его душа. Но, увы, ответа не находил — ему было интересно все вокруг. Поняв, что здесь ответа не найдет, перебрался в библиотеку рядом с университетом. И там решения не отыскал. Ему равно интересно было слишком многое: разум, словно губка, впитывал и стихи, и чужие наречия, и постулаты философского спора, который за соседним столом вели длинноволосые студиозусы.

«Аллах великий… Но не могу же я изучать все… Для этого не хватит и дюжины жизней…»

Увы, это была чистая правда — для того, чтобы изучить все, уже известное, чтобы поглотить знание, сохраненное в стенах университета и лелеемое доброй дюжиной богатых публичных библиотек, не хватило бы и сотни сотен жизней. Кто знает, сколько бы еще Шимас раздумывал о том, какую в жизни избрать дорогу, если бы не известие, которое само указало ему путь.

Осенний вечер был столь прохладен, что юноша с удовольствием спешил домой — все чаще дом дяди он называл своим домом. В камине весело горел огонь, разгоняя призраки приближающейся непогоды. Оба брата с высокими бокалами в руках сидели у огня и вполголоса обсуждали сделку, которую только что совершили.

Это зрелище было таким мирным, что Шимасу на миг захотелось присоединиться к ним, на миг стать таким же мудрым негоциантом. Но всего на миг. Ибо следом за ним в полуосвещенный каминный зал вошел мажордом.

Оба брата с недоумением взглянули на него — почту обычно доставляли ближе к полудню. Алишер хотел было уже отослать слугу, чтобы не мешал беседовать с братом, но что-то в лице обычно невозмутимого мажордома заставило взять в руки пергамент, скрепленный всего одной печатью.

Сухой щелчок — и красные куски сургуча усеяли мрамор перед камином. Алишер пробежал глазами письмо и без слов передал пергамент брату. Тот стал читать и буквально впился взглядом в строки. Минуты текли в молчании — Масуд снова и снова возвращался к написанному.

Наконец он поднял глаза на Шимаса.

— Матушка… — И больше ни слова произнести он не смог.

Юноша взял письмо из рук отца, но читать не стал: слезы, заструившиеся по щекам Масуда, сказали ему все.

— Надо спешить, отец?

— Поздно куда-то спешить… Читай, сын!

И Шимас послушно опустил глаза к письму. Чем больше он читал, тем сильнее тряслись пальцы, сжимавшие тонкий пергамент. А картина, встающая перед глазами, убивала.

Ибо не было больше у него дома там, на полуночи, в далекой Арморике. Лишь груда обугленных развалин указывала место, где стоял Варденран — замок, принадлежавший предкам матери почти три столетия. Злейший враг семьи, подлый барон Фулкхерст, убил мать и близнецов — младших братьев Шимаса, сжег замок, разорил поместье и изгнал вассалов с веками принадлежащих им земель.

Перед глазами юноши встала страшная картина: дымящиеся недавним пожаром камни, черная копоть на руках старого слуги, мокрая земля, в которой он пытается вырыть могилу для убитой хозяйки. Парадный зал превратился в черные руины, и дождевая вода собирается лужами в выбоинах древнего каменного пола…

— … каменного пола, — прошептал Шимас, — выложенного моими предками в незапамятные времена.

Губы юноши свела гримаса, но слез не было. А вот желание ощутить под пальцами рукоять меча оказалось болезненно необходимым.

— Отец, он должен умереть… Дядя, он должен…

Спазм перехватил горло Шимаса.

Алишер печально кивнул.

— Отец, когда мы возвращаемся?

— Возвращаемся, сын?

— Фулкхерст должен умереть! Завтра же!

— Это невозможно — никакой караван, никакой корабль не доставит нас туда столь быстро…

— Ему нет места среди живых! Я убью его!

Масуд покачал головой:

— Недостойно Абд-Алишеру, подобно ничтожному плебею, мстить грязной твари. А вынашивать планы мести к тому же и неразумно… Это сжигает сердце и иссушает душу.

Шимас поднял на отца глаза — поднял с удивлением. Похоже, что тот вовсе не огорчен. Юноше же казалось, что гнев, клокочущий в его груди, сейчас убьет его.

— Отец?!

— Не кричи, сын. Матери и братьям ты не поможешь — ни местью, ни криком. Надо жить дальше… Жить так, как хотела бы для нас добрая Миранда…

Шимас покачал головой — слова отца, быть может, и мудрые, были для него сейчас страшны своей окончательной бездеятельностью.

— Я убью его! Я должен вернуться в Арморику и сам сокрушить барона де Фулкхерста, человека, разрушившего мой дом и убившего мою мать… этот человек должен умереть…

Абд-Алишеры молча смотрели на юношу, но глаза их были пусты. И тогда к Шимасу пришло решение: теперь он знал, чему хочет посвятить всего себя и для чего должен набраться сил и знаний.