Ана Феррейра - Амадора. Та, что любит...

Вот она, любовь!

Любовь. Искала, да не нашла. Нет этого слова в моем словаре! Даже в самом полном, на который я когда-то подписалась и собирала по тетрадке. Как же так?! Твердый переплет, слов не одна тысяча! Оказалось – не хватает одной тетрадки. Хотела было я позвонить в издательство, да всё откладывала, а потом и вовсе забыла… И вот – не повезло именно слову любовь! У меня дома было еще два кратких толковых словаря португальского языка – один карманный, другой издан в начале двадцатого века, с пожелтевшими страницами и старой орфографией. В них я отыскала слово любовь, но оба определения показались мне неясными и неполными. К тому же словари были не мои – один дедушкин, другой брата. В моем словаре слова любовь нет. Может, неспроста? Может, удел мой – одиночество? Я воскресила в памяти свои последние любовные отношения и пришла к выводу, что всякий раз я становлюсь сложнее, пугливее, циничнее, себялюбивее, наглее и всё страдаю от одиночества.

Позвонила я в издательство, а там сказали, что помочь ничем не могут: словарь вышел пять лет назад, и разрозненные тетрадки давно уничтожены. Значит, мой словарь обречен остаться без любви, но я-то нет! Мне безумно захотелось позвонить Луису. Уже двенадцать лет я его не видела…

Все эти годы мы неоднократно старались встретиться, но то я отказывалась накануне, то возникало какое-нибудь препятствие… Мы жили порознь и молчали. Но расставаться – это совсем другое… Трудно поверить, но когда откладываешь какое-нибудь дело, оно в конце концов так отдаляется, что рискует превратиться в миф.

Замужем я была трижды – за Густаву, за Артуром и за Луисом. Я не говорила об Артуре – о короле, который и меня хотел короновать… Мы венчались в церкви – это был единственный союз, освященный благими правилами христианского вероучения. Платье на мне было как у средневековой принцессы. Эстафету мою подхватила Жулия, которая вышла замуж в том же году. Артур и я! Мы были счастливой парой только в медовый месяц, который провели в Египте. Стоило нам вернуться, как стало ясно, что наш брак оказался ошибкой, но вокруг свадебных торжеств было столько шуму… Грандиозное застолье, подвенечное платье, множество подарков и полный дом гостей… Расстаться сразу после медового месяца было бы просто смешно. Поэтому мы продолжали жить вместе, и в конце концов он без стеснения стал приводить в дом любовниц, а я – любовников. А однажды устроили ужин с нашими партнерами, а после ужина – партию в триктрак и шахматный турнир… Если бы мы любили друг друга – не быть бы нам столь образцовой парой. Он ходил на рынок, я – в супермаркет; он готовил завтрак, я – ужин. Мы расстались только из-за того, что Артур влюбился в рыжую ревнивицу, которую не устраивал наш формальный союз. Она меня ненавидела, старалась не здороваться со мной и всегда бросала телефонную трубку, когда я звонила… Нашему счастливому единению настал конец. Мы, правда, поцапались из-за семейного альбома – каждый хотел его заполучить, чтобы через много лет было что показать внукам.

Я еще раз взглянула на словарь, мне стало тоскливо, и я позвонила Луису. Услыхала его голос на автоответчике, но сообщения решила не оставлять. Наша любовь – моя по крайней мере – была подобна дремлющему вулкану. Извержение могло произойти неожиданно, в любую минуту. Вскипит, переполнится – и польется беспощадная лава, опустошая всё вокруг. Ничто не удержит гнев и стремительность пробудившегося вулкана. Я ударилась в тоску и, чтобы успокоиться, поставила последний диск, подаренный мне Луисом. Потом долго плескалась в душе и оделась так, как в день нашей последней встречи: синие вельветовые брюки и белую кофточку с длинными рукавами, которую некоторое время использовала как пижаму. Брюки оказались тесноваты, а кофточка до того заношена, что едва не разваливалась. Я пела, плясала, плакала. Решила выпить ради такого случая красного вина, и за полчаса выдудела полбутылки.

Захотела я написать любовное письмо – не по электронной почте, а такое, как писали в старину: на шелковой надушенной бумаге, синими чернилами, а на конверте – марка со штемпелем… Как мне хотелось выплеснуть любовь, накопившуюся в истерзанной груди!

Какими радостными были наши встречи! Начиная с самой первой… Мы встречались, отдавались друг другу – а души наши ликовали и воспаряли в воздух, кружились в танце, целовались и предавались любви подобно титанам, на глазах воодушевленной публики. Воодушевленной – в буквальном смысле. Это же были души! Даже когда у нас не было телесной близости, наши души сливались. И однажды случилось то, что не могло не случиться… Наши долгие беседы, наше соитие, наша музыка…

You do me, anyone with eyes can see…[1]

Он никогда не разбрасывал одежду по полу. Не мыл посуду и вообще домашними делами занимался мало, разве только лампочки вкручивал да кран чинил, зато очень любил расставлять книги, ухаживать за цветами, переставлять безделушки на полке… И обожал дарить мне книги и диски на свой вкус.

I do you, everybody knows it’s true…[2]

Ходили мы всегда в обнимку, иногда под руку. Привычка и рутина не отбила у нас охоту обниматься и целоваться. Двое влюбленных на всю жизнь. Нас тянуло друг к другу, точно магнитом. Даже за обедом и ужином, стоило нам отложить вилки или ложки, как пальцы наши переплетались… Случались, конечно, и ссоры, и конфликты – всякое бывало. Но возможность окончательного разрыва приводила нас в ужас, и мы с благородством, доходившим порой до смешного, прощали друг другу все грехи и больше о них не вспоминали… Бывало, что разгорался спор, мы хлопали дверью – и тогда казалось, что весь мир рушится. Но потом всё стихало, беседы продолжались, и мы стремились не вспоминать о ссоре, а если порой и вспоминали, то когда уже были в постели…

Day to day that’s the way our game is played.[3]

Новая встреча с Луисом грозила катастрофой. Я до того его любила, что мне уже хотелось, чтобы он исчез навсегда, а наша любовь оставалась бы вечной и возвышенной. Я уже говорила об этом… Так оно и вышло. Достаточно было одной встречи, чтобы все вернулось, и вулкан пробудился. Первая наша разлука длилась два месяца. Встретиться пришлось для того, чтобы поделить диски – почти все он забрал себе. Я предложила сходить в японский ресторан. Там есть отдельные кабинеты, где можно наговориться вдосталь, где я могла бы поплакать, а он – поцеловать меня… Я вздыхаю. Извержение началось, как только мы вышли из машины и направились к ресторану… Нам было невмоготу идти в отдалении друг от друга. Поэтому мы друг к другу прижались, но обниматься было нельзя, и ни он, ни я не знали, куда девать руки… Приветливо встретившая нас японка указала нам единственный свободный кабинет – номер девятнадцать. Наш кабинет. Мы разулись, уселись за низенький столик, и приветливая японка протянула нам меню. Я ужасно проголодалась. Он сказал, что и он тоже… японка приняла заказ и затворила дверь в наш маленький мирок. Он сидел спиной к двери, я – лицом к нему. Первые десять минут мы задавали идиотские вопросы, давали дурацкие ответы, что-то мямлили и скользили взглядом по столу и по стенам.