Заставлю быть моей (СИ) - Ковалевская Алиса

— Прекратите вы уже! К чему все эти красивые слова?! Хватит говорить загадками, — голос мой дрогнул. В глазах встали слезы. — Что с ним?

Глубоко вздохнув, Давид достал из стола тонкую папку и протянул мне.

— Это он оставил на случай, если все пойдет не так, как он планировал.

Пойдет не так, как планировал… Я непонимающе посмотрела на Давида, забрала папку и достала документы.

Перевернула один лист, другой… Слова складывались в предложения. Мне хватило нескольких, чтобы руки задрожали. Поняв, что это, я, словно бы обжегшись, едва не выронила листы.

Завещание. Это было завещание Олега…

— Что оно делает у вас?

— Он оставил свой экземпляр на случай, если бы мне пришлось объяснять вам, что случилось. Он завещал все вам. Вам и Яне, — и в ответ на мой полный непонимания и холодного ужаса взгляд добавил: — Олег болен, Алина. У него рак.

Олег

Не думал, что жизнь вернет мне все с лихвой. Не грязное, убогое и низкое, к чему я был готов, а то, что напомнило мне зачем вообще эта самая жизнь нужна. Женщину, которую я столько лет пытался забыть. Душу и сердце.

Но жизнь не только вернула — вместе с этим она, хитрая сволочь, показала мне, каким я был ослом, что не боролся. Еще она дала мне кое-что понять, к примеру, что счастье — такая мимолетная штука, оно состоит из таких обыденных мелочей, как теплая улыбка любимого человека или смех девочки, которую я люблю как свою дочь. Да что там. Она и есть моя дочь, пусть даже у нас разные ДНК. Это не важно. Ничего не важно, кроме как никогда ясного понимания: я не хочу лишиться всего этого. Не хочу, черт возьми, потерять!

Я стоял у окна и вглядывался в темнеющую полоску горизонта. Лето подходило к концу, а вместе с ним и моя полная ошибок жизнь. И как я ни пытался обелить душу… Африка останется Африкой, а я… все равно останусь собой.

В очередной раз я поступил, как эгоист. Узнав диагноз, решил сделать то, что не решался — вернуть Алину любыми способами. И хоть на день, хоть на час, но увидеть в её глазах любовь ко мне. Уйти, лелея её образ в памяти. Уйти, как счастливый, черт возьми, человек! Но! Но снова все пошло не так. Весь мой план в очередной раз рухнул, стоило ей впервые за много-много лет сказать: «я тебя люблю». Стоило мне услышать это признание, ставшее для меня уколом адреналина прямо в сердце. Уже все для себя решивший, я вдруг подумал, а что если?! Захотелось вцепиться в жизнь, вгрызться в нее. Все прежние доводы полетели к дьяволу. Воли уйти у меня не осталось. Зато появилась воля бороться. Проклятое счастье… его оказалось мне мало! Я хотел еще! Еще и еще, и еще! Каждый день, каждое мгновение!..

Если жизнь решила подразнить меня напоследок — хрен ей. Хрен я теперь сдохну! Не выйдет! Придется тому, кто там, наверху, приберечь приготовленное для меня местечко на потом. Потому что я хочу насладиться тем, что у меня есть здесь и сейчас. И насладиться этим не в сжатые сроки, а в полной мере. Я хочу видеть, как растет моя дочь, и еще пару спиногрызов я, будь все неладно, тоже хочу!

Именно поэтому я и оказался здесь, в медицинском центре. Повторно сдал анализы и, дождавшись результатов, принялся отвоевывать свое право на будущее. Впервые услышав неутешительный диагноз, я не собирался бороться. Как человек, много лет отдавший медицине и видевший разные случаи выздоровления… Нет. Весь тот ужас, через который проходили даже не сами больные — их близкие люди. Говорят, что отказ от лечения — тоже проявление эгоизма. Мое мнение по этому поводу было другим, и я не желал всей этой наполненной постоянным страхом, ожиданием и зачастую тщетными надеждами мясорубки Алине и Яне. Но опять же… Лишь благодаря им я принял решение бороться. Они — мое все. Все и даже больше, чем все и теперь, получив, добровольно отказываться от них я не собирался.

Что за шум в коридоре, я понял не сразу. Хаотичный звук шагов, какая-то перепалка… Повернулся к двери, вслушиваясь в приближающиеся голоса.

— Да плевать я хотела, какой сейчас час! Я должна увидеть мужа! — в момент, когда до меня донесся голос Лины, я понял две вещи, первой и главной из которой было то, что моя жена в ярости. Вторым: Акатьеву не удалось удержать язык за зубами. Чертов сукин сын!

Стоило сделать шаг к двери, как она распахнулась, ударилась о стену. Алина, влетев в палату, не глядя на меня, захлопнула её перед носом перепуганной медсестры, и только когда мы остались одни, подняла на меня взгляд.

В другой момент я бы, пожалуй, испугался даже несмотря на то, что она была куда меньше меня. Разъярённая фурия, ни дать ни взять.

Лишь на мгновение она застыла. Немного растрепанная, в домашнем костюме, с пылающими непримиримостью глазами, Лина была прекрасна. Настолько прекрасна, что жажда жизни во мне в очередной раз напомнила о себе учащенными ударами сердца. Подойдя, она протянула руку.

— Дай мне свой телефон, Громов, — убийственно спокойно. Обманчиво спокойно.

— Алин, я…

— Дай. Мне. Свой. Чертов. Телефон, — процедила, едва сдерживая ярость.

Я сунул руку в карман штанов и протянул ей выключенный смартфон. Без раздумий она взяла его и со всей дури запустила в стену.

— Ты что творишь? — ухватил её за руку. Понимал, что трогать её было не лучшим решением, и все же совершил эту ошибку.

— Не смей! — она выдернула кисть, полоснув безумным взглядом. Подошла к валяющемуся на полу разбитому смартфону и наступила на него. И только после снова посмотрела на меня: — Зачем тебе телефон, если он у тебя выключен, Громов! — продолжая цедить слова. — Зачем ты так поступил со мной? Зачем?! — закричала и, подлетев, что есть силы толкнула меня в грудь. — Зачем, черт тебя возьми, ты влез в мою жизнь?! — я отошел на шаг под её натиском, а она все наступала, отчаянно колотя кулаками. — В жизнь моего ребенка! Зачем?! — крик до хрипоты, сменившийся всхлипом. — Чтобы снова уйти?! Чтобы я снова страдала, да?! Думаешь, было недостаточно?! — подняла полные слез глаза, и внутри у меня все скрутилось. Мне и без того было больно, и видеть её сейчас такую… было выше моих сил. Она делала меня слабым. — Отвечай мне!!!

— Тебе нужно успокоиться, — я все-таки обхватил её за плечи, с силой надавил. — Алина.

— Не трогай меня! — попыталась вырваться, но я не дал, вместо этого прижал к себе так крепко, насколько мог, и тут же услышал новый всхлип, за которым последовали громкие надрывистые рыдания. — Я ненавижу тебя, Громов! — сквозь всхлипы. — Ненавижу!

— Я сам себя ненавижу, — уткнувшись в её макушку, продолжал удерживать. — Думаешь, можешь меня ненавидеть сильнее, чем я себя? Нет, Лина. Нет.

— Я не позволю тебе рушить мою жизнь, — отчаянно замотала головой, пальцами сжала футболку на моей спине. Скомкала, натянула ее.

Я чувствовал, как она дышит, как стучит ее сердце, и хотел одного: втиснуть ее в себя. Хотел, чтобы она срослась со мной кожей. Чтобы, давно ставшая частью меня самого, была физически от меня неотделима.

— Не позволю. Ты не можешь умереть, слышишь меня? Не дам! Не дам! — голос её превратился в сиплый сбивчивый шепот. — Не теперь, когда только тебя обрела, Олег, слышишь?

— Слышу, родная. Слышу, — голос мой тоже сел, глаза стали мокрыми. Проклятье! — Обхватил её голову ладонью. — Не потеряешь.

Чувствуя её дрожь, я в очередной раз осознавал, что та еще сволочь. Понятия не имею, за что мне дана ее любовь. То ли за какие заслуги в прошлых жизнях, то ли авансом для будущих. И все же она любила меня. Сейчас, прижимая ее к себе, я понимал, что нихрена не знаю, не смыслю, кроме одного: эта женщина — единственная, кто любит меня по-настоящему, вопреки всему, черт возьми! Единственная на всем белом свете, и я вывернусь наизнанку, чтобы сберечь ее любовь к себе.

— Давид не имел права называть тебе мой диагноз, — недовольство скрыть не получилось. — Он вообще не имел права говорить тебе хоть что-то.

Алина отстранилась. Подняла голову, и я как в омуте утонул в ее влажных карих глазах. По щекам ее продолжали течь крупные слезы, но все же она немного успокоилась.