Плач богов (СИ) - Владон Евгения

Неужели аристократия южных графств так же слепо следовала последней моде даже в августовскую жару, не говоря о днях сегодняшних? От подобных мыслей Эвелин в который уже раз за последние дни поездки невольно передёрнуло, а сегодня так и вовсе превзошло свой наивысший пик. Неужели ей придётся терпеть в имении Клеменсов ещё и ЭТО? Неужели боги над ней так и не сжалятся?

Ей и без того хватило ощутимой смены климата, температуры и весьма повышенной влажности воздуха. Казалось, чем ближе они были к Югу, тем беспощаднее становились далеко не гибкие пластины сковывающего большую часть движений корсета и обязательно затянутых как можно туже очень сильными и бесспорно натренированными пальцами Лили. Ещё бы! Ведь Лили привыкла потакать капризам всех трёх сестёр Клеменс, просто помешанных на осиных талиях и идеальных формах женской фигуры. Это они готовы терпеть жуткую жару, от которой не спасали ни лёгкие вырезы высоких лифов, ни уж тем более тряпичные зонтики от солнца и веера. А ей-то, Эвелин, за что такие мучительные пытки?

Естественно, дышать в подобной броне под беспощадным дневным светилом и превышенной температурой воздуха нереально тяжело. О каком хорошем настроении тут вообще можно было говорить? При чём легче не становилось нигде и никак. Ни на палубах парохода, так сказать, на свежем воздухе, ни в каюте среднего класса, которую девушка делила с вездесущей служанкой от самого Леонбурга, где тоже было далеко не свежо и совершенно не прохладно, и где она всё равно не могла спрятаться от всего мира и чужих, назойливых глаз, как бы страстно об этом не мечтала всё плаванье.

Бросив последний, наполненный отчаянной тоской взгляд на речной берег широкого устья Великой Эммы, Эвелин наконец-то заставила себя покинуть верхнюю палубу «Королевы Вирджинии». И, похоже, это была её прощальная прогулка по столь внушительному плавучему дому, на который, быть может, она уже больше никогда не поднимется, чтобы вернуться обратно на Север.

Спустившись в свою каюту, Эва на несколько секунд прижалась спиной к закрытым дверям и прикрыла глаза. Сердце бухало о грудную клетку и даже по горлу, как заведённое, то ли от небольшого марш-броска по палубам и лестницам, то ли от несходящего волнения, а может и от того и от другого вместе взятого. Рука машинально потянулась к лентам-завязкам соломенной шляпки и так же на автомате дёрнула за концы банта. С облегчением стянув не такую уж и тяжёлую конструкцию незамысловатого шляпного «шедевра», девушка заставила себя оттолкнуться от дверной панели и пройти вглубь небольшой каюты. Все движения и шаги на условных рефлексах. Взгляд едва ли замечает окружающую обстановку. Эвелин прекрасно могла передвигаться по этой тёмной «коморке» даже с закрытыми глазами, изучив ту вдоль и поперёк за долгое время путешествия. Два иллюминатора под потолком, две койки у противоположных стен и столик между их изголовьями. Вся имеющаяся здесь мебель намертво привинчена к полу, включая умывальник и очень узкий шкаф в углу. И это считай по-божески, тем более что все окружающие стены были обшиты тёплыми панелями из натурального дерева. В третьем классе койки вообще двуярусные, металлические перегородки попросту выкрашены в белую краску, а места в каютах ровно столько, чтобы можно было забраться на свою лежанку и при этом не удариться обо что-нибудь головой. Так что Эве было грех жаловаться. Здесь она могла даже ходить «из угла в угол», спокойно переодеваться, да ещё и с помощью далеко не маленькой Лили.

То, что родная тётка обделила её более хорошим местом первого класса (и явно в тайне от бабушки Виктории), не вызвало у Эвелин ни удивления, ни той же обиды. Она уже давно привыкла жить на правах прислуги, не мелкой, конечно, а ближе к гувернёрам и камеристкам, довольствуясь ни большим и ни меньшим. Более дешёвые платья почти скромного покроя, полное отсутствие настоящих драгоценных украшений, обычное льняное нижнее бельё без тонкого ручного кружева и прочих кудрявых рюшечек.

И это нисколько её не уничижало в собственных глазах. Напротив! Она бы всё сейчас отдала, лишь бы избавиться от обязательного ношения корсета, бессмысленных подкладок-турнюров, а то и вовсе стянула с себя половину одежды.

Но всё, что она тогда сделала, это вымученно присела на идеально заправленную кровать и на какое-то время уставилась невидящим взглядом в одну точку прямо перед собой, машинально обмахиваясь снятой шляпой, вместо опахала.

Слишком долгое путешествие и слишком много волнения. Как раз из-за последнего с самых первых дней плаванья у неё напрочь пропал аппетит, а вовсе не из-за морской болезни, как это было у всех трёх сестёр Клеменс. Подпитываемый стресс усиливал рассеянность, делая свою хозяйку постоянно невнимательной и забывчивой, от чего Лилия становилась ещё более ворчливой, а Софи, Клэр и Валери – более насмешливыми и язвительными. А первые ночи для Эвы так вообще превратились в настоящую пытку и не сколько от храпа немолодой камеристки (временами очень громкого, чередующегося бессвязным бормотанием и не на шутку пугающими вскриками), а именно из-за тех чёртовых переживаний, мучавших девушку уже буквально физически.

Но всё это, как говорится, являлось лишь незначительной частью «беды», ибо, кроме собственных чувств и панических страхов, немаловажную роль играл человеческий фактор. Например, Лили, когда не спала и не помогала двум другим служанкам (предоставленных местным штатом обслуживающего персонала) одевать трёх кузин Клеменс в верхних каютах первого класса, то постоянно болтала, а, точнее, недовольно бурчала, вычитывая свой длинный список личных претензий по каждому поводу и без. А говорить она умела и бесспорно обожала это делать лучше всех и вся.

Поэтому-то Эвелин и пришлось приспосабливаться к новому стилю жизни практически на ходу. Чем, в принципе все эти недели успешно и занималась, гуляя по бесконечным лабиринтам огромного парохода и буквально выискивая места, в которых можно было прятаться, совершенно не переживая о том, что тебя могли там отыскать. Жаль только, что там нельзя было спрятаться от самой себя, как и найти способ усыпить все свои страхи.

Когда гулкий стук сердца более или менее приглушил свои ненормальные толчки, а учащённое дыхание перестало вызывать боль в рёбрах при сопротивлении с корсетом, Эва отложила шляпу в сторону, попытавшись согнуться пополам, но только для того, чтобы достать из-под кровати свой потёртый старенький саквояж из потрескавшейся сыромятной кожи неопределённого цвета. Взгромоздив его подле себя прямо на покрывало, щёлкнула широким замком центрального ремешка, в который раз при взаимодействии с его нехитрой конструкцией недовольно сдвинув свои тёмные бровки к переносице.

Надо будет попросить Лилию найти какую-нибудь верёвку или более надёжный ремень, чтобы перед прибытием в порт Гранд-Льюиса перевязать его прямо поверху, иначе точно расстегнётся в самый непредвиденный момент.

Открыв сумку и недолго в ней порывшись, Эвелин вытащила на свет не менее потёртую кожаную папку (когда-то имевшую радикально чёрный цвет) и деревянную коробку-несессер под письменные и художественные принадлежности.

Когда где-то через пару часов (а может и больше) в каюту без стука вошла Лилия, девушка уже успела набросать на желтоватом листе плотной бумаги китайской тушью (такой же беспросветно старой, как и сам саквояж) графический эскиз из местных достопримечательностей – узкую границу воды и речного берега, ряд ветвистых деревьев, окружённых экзотическими цветами и вьющимися растениями, с полдюжины разных птиц и попугаев, и конечно же висящего на лиане неуклюжего лемура.

- Я так и знала! – стоявшую до этого в каюте мёртвую тишину, прерывавшуюся лишь шуршащим скрипом пера по бумаге и приглушёнными звуками извне, практически с треском раздражающего «хруста» смял через чур громкий голос возмущённой камеристки. Само собой, в нём дребезжали те самые нотки подчёркнутого недовольства, которые, по своему обыкновению и как правило, предшествовали долгой и нудной нотации. – Вас искать на этом треклятом пароходе – чревато заработать себе грыжу или грудную жабу. Если не найдёшь здесь в каюте, обязательно спрячетесь где-нибудь на нижней палубе прямо у колеса или на самой крыше. Вы опять перепачкали себе руки чернилами, мисс Эвелин! Ну что за несносная девица! К обеду явиться так и не соизволили, зато чиркать свои рисуночки в любое время дня и ночи так пожалуйста, за милую душу. И не важно, что за неё переживают и ждут, когда же она надумает присоединиться к остальным барышням за обеденным столом.