Я тебя проучу (СИ) - Кейн Лея

— Вылизывал меня, — не стесняюсь я в выражениях. — Ты прав, Платон, так и было. Было, — уточняю, подавшись вперед и оказавшись так близко к его лицу, что его дыхание касается моей щеки. — А сейчас все это принадлежит другому. Долг свой выбивай с Королева. Можешь так же — членом.

Уголок его губ насмешливо отодвигается к уху. Положив ладонь на мою шею, большим пальцем проводит по щеке и отвечает:

— Я, Рита, не за долгом. Мне нужна не одна ночь с тобой, а ты вся. Полностью. С головы до ног. Каждой клеточкой тела. И я клянусь, что ты сама отдашься мне. Без принуждения. Будешь умолять больше не бросать тебя.

— Трахни свою самоуверенность в жопу, — огрызаюсь я, коленом прицелившись ему в пах, но безуспешно: у Богатырева завидно мгновенная реакция на самозащиту. Контратаковав, разворачивает меня к себе спиной, прижимает к своей груди и, перекрестив мои руки, блокирует любые телодвижения.

Задницей чувствую, как промеж половинок упирается его эрекция, но ответного возбуждения не испытываю, хотя от его горячего дыхания мурашки ползут от уха по шее и вниз по руке.

— Какая ты стала брыкастая. — Кончик его языка касается мочки моего уха, проводит по нему вверх-вниз и собирает мой вкус с венки на шее. Богатырев крепче сжимает меня в своих объятиях, не давая мне свободно дышать. Сильнее упирается членом в ягодицы и шепчет на ухо: — На что ты пойдешь, чтобы я раз и навсегда убрался из твоей жизни?

— Как вариант — на твое убийство, — цежу сквозь зубы, отворачиваясь от него.

— А хочешь знать, на что я пойду, чтобы остаться в твоей жизни? На его убийство. — Богатырев поднимает мою руку, на пальце которой кольцо Ярослава. У меня ком застревает в горле. Душит. Отравляет. Нос и глаза щиплет. Дар речи начисто исчезает. — Думай, Рита, над своими выражениями. Я терпеливый, но не клоун. Понимаю, тебе надо время — проанализировать, свыкнуться. Поезжай домой. Отдохни, приди в себя. День, два, неделю, месяц — не имеет значения. Но на работу ты вернешься. Будешь выполнять все мои требования, глотать свои нелепые безосновательные обиды и шаг за шагом привыкать к новой жизни.

— Даже не подумаю ползать у тебя под столом и сосать во время совещаний.

— Я припомню тебе эти слова, когда ты там окажешься.

Отчаяние, похожее на черное забвение, клубится туманом у меня перед глазами. Слова Богатырева — это кипяток, обжигающий пар, пронзивший все тело. Боль, она ведь не только физической бывает. Рану в сердце не увидеть, а ноет она сильнее и дольше.

— Всякий раз, — добавляет Богатырев, все еще держа меня в своих объятиях-оковах, — когда потянешься за ручкой написать заявление на увольнение, вспоминай этот наш диалог. Я, Рита, никогда не шучу. Ведь человек ценен тогда, когда его слова совпадают с действиями.

— Так ты у нас бесценный, — язвлю я, а у самой глаза слезами наполняются.

— Незаменимый.

Оставив на моей щеке легкий поцелуй, окруженный мелким электрическим разрядом от ключей щетины, Богатырев отпускает меня, открывает водительскую дверь и окидывает меня выжидающим взглядом.

— В офисе мои вещи, — отвечаю, не желая уезжать без объяснений перед Ярославом и Мадлен. — Мой мобильник, в конце концов.

— Я завезу тебе твои вещи вечером.

Растерянно оглядевшись, звучно выдыхаю и мотаю головой. Наваждение какое-то. Он похож на маньяка, который обрубил мне любые пути отступления.

— Не нужно! Ярослав привезет.

— Боюсь, сегодня он задержится. Кто-то же должен отчитаться перед новым руководством.

— Какой же ты мудак!

— Не вынуждай меня силой заталкивать тебя в машину, — фыркает он, теряя былой «располагающий» настрой.

Сев за руль, вставляю ключ в замок зажигания и хлопаю дверью. Не верю, что снова превращаюсь в его пленницу. Только теперь он трахает не мое тело, а мой мозг.

Взглянув на него последний раз, думаю, что было бы неплохо переехать его вдоль и поперек, но мои слова о его убийстве были выброшены на эмоциях. В отличие от его. Он, боюсь, о расправе над Ярославом говорил вполне серьезно.

Заведя машину, выруливаю с места и уезжаю с парковки. Не знаю, когда решусь вернуться к работе, но точно знаю, что когда вернусь, все изменится. Абсолютно все.

Протупить половину оставшегося дня в интернете — это полнейший бред. Хотя я уже сомневаюсь, что нахожусь в трезвом уме. Богатырев хуже ноющего нарыва. Горячее огня. Мощнее цунами. Крепче гранита. Даже его глаза — смертельно вязкое болото. Один только взгляд способен перекрыть дыхание, утопить, затянуть в бездну.

Я листаю веб-страницы одну за другой. Натыкаюсь на десятки Богатыревых Платонов, размышляя, в каком неведении они живут, не представляя, какого тезку имеют.

Из тех крупиц информации, которые мне удается выудить из интернета, я выясняю, что без дела Богатырев не сидел. Сколотил целое состояние за эти семь лет. В одном городе у него процветает гостиничный бизнес, в другом — ресторанный. Зачем же ему при таком раскладе наша загнивающая компания, ума не приложу.

— Мамочка, смотри, я нарисовала нашу семью. — Саша перекрывает монитор ноутбука своим рисунком.

Моргнув, отодвигаюсь от стола и перевожу взгляд на ожидающую моей похвалы дочку.

— Очень красиво, зайка. — Усаживаю ее к себе на колени и, поцеловав в сладкую, теплую шейку, беру рисунок в руки. — Ух ты! Какие яркие цвета. Бабушка купила какие-то новые крутые карандаши?

Мама в это время гремит на кухне, откуда в гостиную тянется аромат готовящегося рагу. Аж под ложечкой сосать начинает. Я ведь сегодня лишь наспех позавтракала круассаном с кофе.

Снова переключаюсь на детский рисунок. Обычно Саша рисует себя в центре. Справа — меня, слева — бабушку. Дедушка у нее всегда в белом халате на облачках — это мой папа, умерший два года назад. А Ярослав, появившийся в ее картинах с месяц назад, рядом со мной.

Но на этом рисунке рядом с бабушкой я вижу незнакомца в черном костюме с галстуком чуть ли не до колен.

— А это кто, котеночек? Представительный мужчина, — улыбаюсь я, подозревая, что мама нашла себе ухажера и уже познакомила с ним внучку.

— Добрый дядя. Он подарил мне карандашики.

— Ничего себе, и правда — добрый дядя. А как его зовут, он не сказал?

— Сказал, но я забыла. Тогда он сказал, что я могу называть его папой…

Боковым зрением замечаю в дверном проеме побледневшую маму. Едва не выпускаю Сашу из рук, услышав эти пугающие слова. Костюм и галстук, волнистые волосы, размазанная по лицу щетина, темно-зеленые глаза… Богатырева невозможно не узнать даже в корявом детском рисунке.

Будто парализованная, пересаживаю дочку на ее стул, закрываю ноутбук и встаю.

— Очень красивый рисунок, солнышко, — чмокаю ее в темечко. — Порисуй еще что-нибудь, мне нужно поговорить с бабушкой.

Мама вперед меня уходит в кухню. По ее выражению лица ясно, что не ожидала так спалиться.

Прикрыв дверь, скрещиваю руки на груди.

— Что это? — Киваю назад, а у самой голос дрожит — не то от ярости, не то от обиды, не то от страха.

— Рита, ты только не злись, — отвечает мама своим учительским тоном, будто она лишь ошиблась в выставлении оценок в журнал. — Мне самой не понравилось, когда он подошел к нам на детской площадке…

— Когда?! — рычу сквозь зубы, видя в родной матери злейшего врага, вредителя.

— Дня четыре назад, — спокойно пожимает она плечами. — Он сразу признался мне, что отец Саши.

— Он ей не отец!

— Говори тише! — одергивает меня мама, покосившись на дверь. — Она так похожа на него, что я и без его признания бы догадалась.

— Что ему было нужно?

— Платон сказал, что не знал о дочери. Если бы ты ему сообщила, он бы ни за что не отказался от нее. Рита, ты мне ничего не рассказывала об ее отце. И я не лезла в это, потому что чувствовала, какая это для тебя травма. Но я думала, что парень сбежал, узнав о твоей беременности. Оказалось, ты и сама не спешила ставить его в известность. А он не плохой. Богатый, умный, сильный. Он имеет право…