Одна откровенная ночь (ЛП) - Малпас Джоди Эллен

— Обещаю, — ни секунды не сомневаясь, говорит Миллер, но сейчас мне этого недостаточно. Не уверена, что еще можно заставить его сказать, чтобы убедить меня. Похоже на то, как он принял мою любовь. Все еще присутствует тень сомнения, и мне это не нравится. Я проигрываю в голове как он, сам того не желая, уходит. Ситуация, которой я боюсь.

— Хочу документальное доказательство, — выпаливаю я. — Законное подтверждение, что ты меня не покинешь. — Я мгновенно понимаю, что ляпнула глупость и съеживаюсь, ударяя себя со шлепком, который разносится на весь Центральный Парк. — Прозвучало как-то неправильно.

— Уж надеюсь!

Он кашляет, чуть не шлепаясь на задницу от шока. Я возможно и не имела в виду то, как это прозвучало, но его явное отвращение словно пощечина. До сегодняшнего дня я ни разу не задумывалась о свадьбе. Слишком много разной чертовщины препятствовало мечтам о будущем и счастье, но теперь по-настоящему обеспокоилась. Сложно не обратить внимания, учитывая его очевидную неприязнь к этой идее. Хочу когда-нибудь выйти замуж. Хочу детей, собаку, уютный семейный дом. Чтобы повсюду царил беспорядок от проделок детей, и знаю, что желаю всего этого вместе с Миллером.

На меня обрушивается реальность. По-видимому, он и не помышляет о браке. Миллер ненавидит беспорядок, и образ непутевой семьи осыпается как карточный домик. А что касается детей? Ну, я не собираюсь спрашивать и думаю, не следует, потому что прекрасно помню фотографию потерянного, грязного мальчика.

— Пойдем, — говорю, вставая на встречу, пока не ляпнула еще чего-нибудь глупого и не столкнулась с очередной нежелательной реакцией, — я устала.

— Согласен. — От него волнами исходит облегчение. Это только увеличивает мое отчаяние. И ставит под сомнения надежды о совместном будущем… когда мы, наконец, сможем сосредоточиться на нашем «жили долго и счастливо».

После того как мы покинули Центральный парк между нами повисло напряжение. По возвращению в номер Миллер решил скрыться в смежном с балконом кабинете, предоставив мне возможность самой себя развлекать. Ему нужно было поработать. Для него в порядке вещей потратить час-другой на звонки, но прошло уже четыре, а он не подает никаких признаков жизни.

Солнце согревает мое лицо, пока на балконе я лежу в шезлонге и мысленно желаю появления Миллера из кабинета. С момента прибытия в Нью-Йорк мы не проводили столько времени без физического контакта, и сейчас мне нужны прикосновения. После возвращения с прогулки мне ужасно хотелось разрядить обстановку. Когда он решил заняться делами, я испытала облегчение, но сейчас как никогда потеряна. Позвонила Нан и Грегори, но беседы вышли бессодержательные. Прочла половину книги по истории, которую вчера купил Миллер, но не могу вспомнить ни строчки.

Идет пятый час, а я извожу себя воспоминаниями разговора в Центральном парке и играю с кольцом. Вздыхаю, снимая его и возвращая на место, верчу пару раз и замираю, когда слышу шум за дверьми. Вижу, как двигается ручка, хватаю книгу, утыкаясь в нее носом, и надеюсь, что выгляжу увлеченной.

Двери скрипят, я отрываю взгляд от случайной страницы и нахожу стоящего на пороге и наблюдающего за мной Миллера. Босой, верхняя пуговица джинсов расстегнута, а рубашка сброшена. Копна темных волнистых волос растрепана, словно он проводил рукой по кудрям. Стоит только встретиться нашим взглядам, я сразу понимаю — именно этим он и занимался. Его глаза наполнены отчаянием. Потом он выдавливает из себя улыбку, и мое и без того разбитое сердце миллионами стрел пронзает чувство вины. Кладу книгу на стол, сажусь и подтягиваю колени к подбородку, обхватив ноги руками. Напряжение никуда не ушло, но когда этот мужчина вновь оказывается рядом, я обретаю утраченное умиротворение. Потрескивающие под кожей и устремляющиеся все глубже искры хорошо знакомы и действуют успокаивающе.

Облокотившись на дверной проем и небрежно засунув руки в карманы, он несколько мгновений стоит молча и размышляет. Затем вздыхает и, не говоря ни слова, подходит, устраивается позади меня на шезлонге. Я вынуждена подвинуться вперед, а он опускает руки мне на плечи и притягивает меня спиной к своей груди. Закрыв глаза, я словно вбираю его в себя: удары сердца и дыхание в моих волосах.

— Прощу прощения, — шепчет он, прижимаясь губами к моей шее, — я не хотел тебя расстраивать.

Начинаю выводить пальцем круги по ткани его джинсов.

— Все в порядке.

— Нет, это не так. Если бы я мог загадать одно желание, — начинает Миллер, медленно водя губами по моему уху, — мне бы хотелось стать для тебя идеальным. Ни для кого другого, только для тебя.

Я открываю глаза и поворачиваюсь к нему лицом.

— Твое желание сбылось.

Он тихо смеется и прикасается к моей щеке.

— Ты, должно быть, самый прекрасный человек, когда-либо созданный богом. Здесь. — Его взгляд блуждает по моему лицу. — И здесь. — Он кладет ладонь мне на грудь. Нежно целует в губы, затем нос и щеки, и наконец, в лоб. — Там кое-что лежит для тебя на столе.

Я бессознательно отстраняюсь.

— Что там?

— Иди, посмотри. — Он подталкивает меня, а сам ложится на спину и жестом указывает на дверь. — Да побыстрей.

Перевожу взгляд с Миллера на дверь и обратно, пока он многозначительно не поднимает бровь, что придает мне уверенности, и я осторожно двигаюсь. С опаской прохожу балкон, сгорая от любопытства, чувствуя на спине обжигающий взгляд синих глаз, и когда добираюсь до двери, оборачиваюсь посмотреть через плечо. На его идеальном лице появляется намек на улыбку.

— Иди, — произносит он одними губами, хватая книгу со стола и пролистывая ее.

Плотно сжав губы, я иду к величественному столу; как только устраиваюсь в зеленном кожаном кресле, делаю вдох. Сердце бешено бьется о грудную клетку, когда вижу конверт, идеально расположенный по центру с нижней кромкой, параллельной краю стола. Берусь за кольцо и начинаю его вращать, обеспокоенная, настороженная и заинтригованная. Перед глазами стоит другой конверт, оставленный на столе Миллера в «Айс», с письмом, которое он написал, когда бросил меня. Не уверена, что хочу читать, но это Миллер положил его туда. Чтобы там ни было, это написал он, сочетание этих двух факторов имеет непосредственное отношение к появлению одной очень любопытной Оливии Тейлор.

Подхватив конверт, вскрываю, отмечая, что клей еще не высох. Достаю бумагу и медленно ее разворачиваю. Делаю глубокий вдох, и готовлюсь прочитать написанное.

Моя сладкая девочка,

Я никогда не позволю себе что-то меньшее, чем поклонение тебе. Каждый раз касаясь тебя или твоей души, я буду оставлять неизгладимый след в этой прекрасной головке навсегда и навечно. Я говорил все это прежде. В мире нет слов, которыми можно выразить мои чувства к тебе. В их поиске я внимательно прочитал английский словарь, но тщетно. Когда я пытаюсь высказаться, ничто не кажется подходящим. Кроме того я знаю, насколько глубоки твои чувства ко мне. И с трудом верю своему счастью.

Мне незачем представать перед священником в божьем доме, чтобы подтвердить чувства к тебе. Так или иначе, бог не задумывал нас, когда создавал любовь.

Ничего подобного никогда не существовало и вряд ли будет.

Если хочешь, это письмо станет официальным заверением того, что я никогда тебя не оставлю, и мы можем повесить его в рамке над кроватью. Если тебе угодно, я скажу эти слова вслух, стоя перед тобой на коленях.

Оливия Тейлор — ты моя душа. Свет. Причина, по которой я дышу. Никогда в этом не сомневайся.

Молю, будь навеки моей. Ибо обещаю, что я твой.

Не прекращай любить меня.

Навечно твой,

Миллер Харт,

целую.

Перечитываю письмо со стекающими по щекам слезами. Изящно подобранные слова поражают меня, заставляя по-настоящему понять любовь Миллера Харта. Поэтому читаю их снова и снова, каждый раз они задевают за живое, а мои чувства все усиливаются, пока я не превращаюсь в эмоциональную развалину, залившую слезами роскошный стол. Лицо болит и опухает от непрекращающихся рыданий. Миллер Харт идеально выражается. Мне известно, что он испытывает ко мне. Сейчас я ощущаю себя глупо и виновато за то, что засомневалась… и предала этому такое большое значение, даже если не сказала ничего вслух. Но он увидел мое внутреннее смятение. И принял во внимание.