Пьер Рей - Аут

Ландо, которому ничто не было чуждо в сфере гениталий, слушал ее истории, открыв рот, не улавливая границы между вымыслом и правдой.

— Ты хочешь сказать, что твои братья затачивали свои палки бритвой?

Инес протянула руку и взяла мандарин из вазы, стоявшей на полу.

— Именно так…

— Надо быть сумасшедшим, — вздохнул Ландо. — Дикари, они и есть дикари!

Он искоса посмотрел на большое тело своей любовницы. Без обуви она была одинакового с ним роста, что позволяло ему заниматься с ней любовью стоя, без лишних ухищрений.

Он повернулся к ней и спросил:

— Какой у тебя рост?

— Сто восемьдесят пять.

— Странно… Ты не производишь впечатления жирафа…

— Все относительно, бедненький ты мой Ландо. В моей стране даже ты смотрелся бы недомерком.

Инес приехала из Бурунди, из города Бужумбура. Она часто показывала своим отполированным, покрытым красным лаком ногтем крошечную, как мушиное пятно, точку на карте между Кенией, Конго и Танзанией.

— Рядом с твоим городом протекает река, да? — спрашивал Ландо, тыкая пальцем в голубую ниточку, извивавшуюся по охристому тону карты. — Большая?

— Чуть больше ручейка… Сто метров в ширину и тысяча километров в длину. Совсем маленькая…

— Ты шутишь?

— Совсем нет.

Настоящее ее имя было Кибондо, принцесса Кибондо. Попробуй докажи, что это не так!

Она рассказала ему, что до приезда в Швейцарию работала ведущей фотомоделью в Риме и что итальянский фотохудожник дал ей это имя — Инес. Ее хорошо знали в Париже, Лондоне и Нью-Йорке, где за фотосъемки ей платили сумасшедшие деньги. Ее тело было настолько совершенным, что она позволяла себе носить туфли на десятисантиметровом каблуке, ничуть при этом не уродуя свою фигуру. Не обратить на нее внимание было невозможно. Но никогда никакой иронии не было в глазах тех, кто пожирал ее взглядом. Лишь легкое восхищение, которое может вызвать вещь, прибывшая с другой планеты, и которую находят красивой, поразительно красивой, несмотря на то что она не укладывается в общепринятые эстетические рамки.

Ландо провел рукой по бесконечно длинному бедру цвета разогретой бронзы, гладкому, как камень, обработанный морскими волнами за тысячелетие, мускулистому, но мягкому, приятно обжигавшему ладонь. Ему льстило, что такое создание принадлежало ему… С тех пор как она стала заниматься проституцией, деньги и подарки посыпались на него, как из рога изобилия.

Она осторожно убрала его руку с бедра.

— Я опаздываю. В семь у меня свидание.

— Опять твой старикашка?

— Когда он стоит напротив меня, его очки находятся точно на уровне моей груди.

— А когда лежит?

— В кровати — все одинакового роста. Почти…

— Задержись, пусть немного понервничает.

— Нет, он очень пунктуален. А когда я работаю, никогда не опаздываю.

Она потянулась, как филин, изобразила похлопывание крыльями, улыбнулась… Вид широких ореолов цвета темной меди, окружавших твердые соски ее грудей, снова возбудил Ландо, и он не выдержал.

— Инес, только одну минутку… Ладно?

Она задумчиво посмотрела на него. Разве можно отказать такому красавчику!..

— Для белого ты неплох в кровати…

— Но черный все-таки лучше, да?

— Дело не в цвете, Ландо…

— В чем, в таком случае?

— В том, что находится у тебя в брюках.

Ландо напыжился. Он гордился интимной частью своего тела, которой пели дифирамбы сотни обессиленных и растерзанных женщин после его высококвалифицированных эротических заходов. Но реплики Инес выбивали у него из-под ног почву.

Она молчала, и он сам решил напроситься на комплимент.

— Тебе понравилось?

— Неплохо…

— Как это «неплохо»?.. — Он чувствовал себя утомленным и опустошенным, готовым проспать десять лет, чтобы восстановить силы.

Инес склонила к плечу изящную головку, украшенную огромными, умными, фантастически красивыми глазами, и негромко, одними губами сказала:

— Для белого — неплохо…

Ландо никак не мог понять, как принцесса Кибондо, дочь короля, может зарабатывать себе на жизнь, — с королевской небрежностью отдавая часть денег ему, — продавая свое великолепное тело каким-то толстосумам? Несмотря на свой богатейший опыт общения с женщинами, он, как маленький мальчик, не мог проникнуть в ее тайну.

Она села на край кровати и медленно натянула высокие сапоги. В клетке зацокал клювом один из ее попугаев.

— Ты сама купила этих воробьев?

— Подарили… Любишь птичек?

Орландо Баретто встал с кровати и с удовольствием потянулся своим мощным, без единой капли жира, телом.

— Обожаю…

Ландо подошел к позолоченной клетке, открыл дверцу и запустил внутрь два пальца. Попугайчики отпрыгнули в дальний угол. Он осторожно вытащил одного из клетки, и тот неожиданно клюнул его в палец. Он уложил птичку в ладонь и струей теплого воздуха изо рта распушил перышки вокруг головки, почти касаясь губами тельца птички. Затем с улыбкой посмотрел на Инес.

— Я без ума от всех животных, — сказал он и, без всякого перехода, одним щелчком зубов обезглавил попугая.

Хомер Клоппе вежливо встал навстречу посетителю и, не обратив внимания на протянутую для приветствия руку, ограничился легким кивком. Жестом руки он указал на кожаное кресло. Гость осторожно присел на самый краешек. На отполированной до зеркального блеска поверхности рабочего стола Хомера ничего не было: ни карандашей, ни папок с документами, ничего, кроме визитной карточки посетителя, на которой было отпечатано: «Андрэ Ловен. Управляющий».

Ловен прокашлялся и едва заметно улыбнулся. Ему было около шестидесяти, ужасно элегантный, с загорелым, обрамленным прядями седых волос лицом.

Хомер скрестил пухлые руки на столе и достаточно красноречиво посмотрел на часы.

— Выражаю вам глубокую благодарность за возможность принять меня, — заговорил Ловен. — Я должен был бы заранее условиться о времени встречи, но, к сожалению, в Цюрихе я проездом, а дело, которое привело меня к вам, настолько деликатное и безотлагательное, что я решился все-таки побеспокоить вас.

Он подтянул штанину с безукоризненной складкой, пригладил ладонью темный галстук и непринужденным жестом откинул волосы назад.

— Итак! — после некоторого молчания продолжил он. — У меня с собой есть некоторая сумма денег, которые я хотел бы поместить в ваш банк.

Он машинально коснулся рукой небольшого черного чемоданчика, стоявшего на ковре подле его ног, и, не выдержав взгляда пронзительных глаз, смотревших на него из-за толстых стекол очков в тонкой золотой оправе, вытащил из кармана пиджака шелковый носовой платок и устало провел им по внезапно вспотевшему лбу.