Ана Феррейра - Амадора. Та, что любит…

Из детских воспоминаний мне смутно помнится несколько эпизодов с братьями и сестрами, родными и двоюродными, когда нам пришла пора задумываться, чем мальчики отличаются от девочек… Ничего особенного — всё по‑детски наивно. Теперь‑то я понимаю, чего мне тогда хотелось — особенно после того, как обнаружила мамину желтую папку. Начинала я чуть ли не как лесбиянка. Наверное, не только я — все девочки целовались друг с другом, это нормально. Целовалась и я с четырьмя девочками с нашей улицы. Первой была Фернанда. Мальчики с их мячиками да солдатиками были мне не нужны — меня влекли другие игры… Фернанда мне уступила. Давай, говорю, вообразим какого‑нибудь артиста из кино. Так она и сделала. А мне хотелось кого‑нибудь более близкого и ощутимого… И я втайне выбрала отца соседского мальчика Даниэла. Пять лет подряд я представляла, как сплетаются наши языки. Потом купила учебник гипноза и приступила к активным действиям. Он был зубным врачом, его клиника располагалась на ближайшем углу.

Пятница. Вечер. Я дождалась, пока уйдет медсестра, и вошла. Меня всю колотило. Все зубы у меня успели смениться, но один молочный — правый верхний клык — никак не мог выпасть.

— Никак зуб не выпадает… А другой криво растет.

— Не надо спешить — выпадет.

— Лучше его вырвать…

— Ну, давай назначим время. Попроси маму завтра позвонить.

— А сейчас нельзя?

— Сестра уже ушла.

— Этот зуб мне мешает. Вы хоть посмотрите…

Он улыбнулся. Я с готовностью уселась в кресло и разинула рот.

— Прекрасные зубки. А с клыком ничего страшного.

Я знала, что кажусь ему хорошенькой… У меня уже выросли маленькие, но вполне заметные груди. На мне была облегающая белая водолазка и коротенькая юбочка, из‑под которой, когда я садилась, должны были виднеться трусики. Он засунул два пальца мне в рот… Я закатила глаза и принялась сосать крепкие пальцы этого мужчины в белом халате. Вспомнив книжку по гипнозу, я пыталась внушить ему, чтобы он полез мне в рот не пальцами, а языком.

— Поцелуйте меня. Поцелуйте меня.

Мне и говорить не нужно было — все было видно по глазам. Он, конечно, целовался не так, как девочки. Я унеслась в космос со скоростью света и, когда долетела до Плутона, почувствовала, что разум у него отключился… Черт возьми! Он оттолкнул меня.

— Девочка, уходи.

— Не уйду…

— Уйди, Христа ради! Видишь, распятие над дверью? Уйди отсюда!

Я снова попыталась загипнотизировать его, но не так, как сказано в учебнике: закатила глаза, раздвинула ноги. Ничто на него не действовало. Он говорил без умолку:

— Зачем ты это делаешь? Я же серьезный человек! Слезай с кресла и иди домой…

— Но почему?

— Потому что ты еще ребенок, черт тебя дери!!!

— Я уже не ребенок.

— Вот я с твоей матерью поговорю!

— А я ей скажу, что вы ко мне приставали.

— Черт возьми! Сгинь с глаз моих!!!

— Тогда поцелуй меня.

— Никогда!

— Тогда не уйду.

— Ну, это уже ни в какие ворота не лезет! Я тебя с лестницы спущу!

— Я люблю тебя.

— Чушь!

— Я давно тебя люблю.

— Перестань, девочка. Ты и не знаешь, что такое любовь.

— Я‑то знаю! А ты‑то знаешь, доктор Паулу? Знаешь, что такое любовь? Можешь объяснить, что такое любовь? Раз не можешь, то хоть почувствуй и расслабься… Что такое любовь?

Когда глазами ничего не добиться, учебник предписывает использовать слуховое восприятие, повторяя фразу, на которой основана ситуация. Но и это не помогло: расслабиться он не хотел.

— У меня сын твоих лет!

— Я на два года его старше.

— Найди себе ровню.

— Они все придурки.

— Не верю! Слушай, ты красивая девочка, просто прелесть! Но у нас с тобой ничего быть не может, поэтому прошу тебя, уходи. Пожалуйста!

Он казался таким искренним… Сказал, что я красивая! И просто прелесть! Я решила больше его не гипнотизировать, а тоже быть искренней и одержать победу в честной борьбе. И довольствоваться хоть чем‑нибудь… Я смиренно спросила:

— Можно, я пососу твой палец? Больше мне ничего не надо… Тогда уйду.

Моя искренность восторжествовала. Наконец он сдался. Сунул мне палец в рот, и я стала сосать. Сначала указательный, потом средний, потом безымянный… Радость победы была куда большей, чем удовольствие от сосания, и я ликовала, что добилась победы собственными силами. Я же красивая! Просто прелесть! А книжка про гипноз — просто дерьмо. Я положилась на интуицию, он не выдержал и сдался.

— Ой, девочка… — прошептал он, полез ко мне в трусы и влажными от моей слюны пальцами принялся ласкать мне киску, поросшую реденькими волосками.

— Я только посмотрю на тебя… девочка…

Он направил яркий свет на мои белые трусики, и бантик на них заиграл всеми цветами радуги…

В школе я влюблялась в лучших парней. Это были Нету, Клаудиу, Николау… Меня воодушевляло все: фильмы, книги, картины, статуи, весна, лето, журналы, грибы, спаржа, шоколад, мороженое, йогурт, птичка, бабочка, вьюнок, папоротник, спортсмены, поэты, подруги, мамина желтая папка, банкомат, гороскоп из газеты… Сердце мое радостно колотилось, и мне страшно хотелось целоваться в губы.

Я зашла к Николау, в которого влюбилась, но не застала его. Дома был его брат, на два года моложе и в три раза недоступнее. Спрашиваю, можно ли войти и подождать.

Мы уселись смотреть какой‑то матч по телевизору… Брата звали Никодемус. Он не сводил глаз с экрана, а я с него. Сначала я пристально изучала его черты. Братья похожи, но не очень. Губы, глаза, голос — одно к одному. Тут я подумала об их отце — не то что с вожделением, скорее с уважением. Так и хотелось преклонить колени и возблагодарить Бога за то, что есть такой мужчина, который к тому же произвел двух таких интересных сыновей. Я же не виновата, что они братья.

Я сняла блузку. Наконец‑то он взглянул на меня и разинул рот.

— Не знаю, что на меня нашло…

— Да просто жарко.

— Да не в том дело, что жарко. Просто захотелось. Извини.

— Тебе не за что извиняться, все в порядке. А будет за что, так я всегда тебя прощу. Мне очень понравилось…

— Не надо было мне заходить.

— Но мы с тобой вдвоем, и кое‑что случилось…

— Вот это да!

— Мне так хочется тебя потрогать…

— Ты посмотри, что у тебя в штанах!

— А что там, по‑твоему?

— Надо бы мне уйти, да сердце велит остаться…

Я приблизилась, и он стал тискать мне грудь. Я пылко его поцеловала, не ощущая себя Франческой, которая целовалась с Паоло, своим деверем.

— А как же мой брат?