Шахразада - Хасиб и Царица змей

И это была чистейшая правда, ибо каждому дню, проведенному с Мадиной, уважаемый Саддам радовался как дитя. Радовалась такой жизни и сама Мадина, вновь и вновь повторяя для своих приятельниц рассказ о том, как нашла она в пустыне умирающего, как выходила его, дала ему возможность жить и радоваться жизни. О, умница Мадина, конечно, не рассказывала ни о сотне змеиных укусов, ни о том, что ее муж некогда был магом, поставившим своей целью уничтожение одного из порождений врага всего живого. Она говорила лишь, что ее супруг, уважаемый Саддам, некогда удалился в пески, дабы слиться с миром и найти высшее просветление в их могучей, но невидимой жизни. Подруги верили и завидовали. Ибо как не верить в мудрость чужого мужа, если он по сто тысяч раз на дню демонстрирует жене свою любовь, заботу и привязанность. И как не завидовать этому – ведь далеко не каждый мужчина способен на столь сильные и долгие чувства.

С того дня, как златошвейка Мадина нашла себе мужа в песках, миновало уже более сотни лет. Эта история стала местной легендой и местной гордостью. Увы, похороненная Саддамом, Мадина уже не могла никому раскрыть ни единой тайны. И потому соседи теперь знали лишь, что почтенный ибн-Мехмет знает все – от законов сотворения мира до рецептов снадобий, от уложений первого из царей до самой глупой сплетни самого далекого из базаров.

Все так же с утра до вечера вбивал он в непослушные мальчишеские головы знания и умения, которые могли бы пригодиться не только пастуху или пекарю, писцу или кузнецу. Он пытался рассказать им обо всем, что есть в мире бесконечно интересного, едва примечательного и незаметного вовсе, даря столько знаний, сколько в силах были поглотить детские умы.

Более прочих выделял он среди своих учеников Хасиба – сына кузнеца Асада[2], не зря зовущегося львом. Сколь смел и решителен был кузнец, столь жадным до знаний оказался его первенец. Для Хасиба каждый день, проведенный среди книг Саддама, был полон радостей. О, он никогда не обращал внимания на слова сверстников о том, что негоже настоящему мужчине засиживаться за книгами как презренному евнуху, что лишь владение мечом и уверенная власть над конем достойны настоящего мужчины. Хасиб лишь посмеивался, когда мальчишки дразнили его «Хасибой – тощей девчонкой». Ибо он уже не раз убеждался в том, сколь много могут те, кто владеет знаниями.

Все началось в тот день, когда он, тогда маленький Хасиб, отправился с отцом к Саддаму. Кузнецу Асаду нужен был совет в его деле – о, пусть он был кузнецом потомственным, но прекрасно осознавал, что далеко не все секреты его удивительного ремесла ему уже открыты. Вот поэтому он и счел нужным как-то вечером, совсем по-соседски, зайти к почтенному Саддаму, дабы потолковать о сплавах и флюсах, присадках и добавках к жидкому металлу.

О, мудрец принял соседей с распростертыми объятиями – ибо ничего более дарующего наслаждение, чем мудрая беседа или дельный совет, не ведал он в этой жизни.

Хасиб же очень быстро перестал понимать, о чем толкуют взрослые. Но сам вид обиталища почтенного мудреца был столь удивителен, что мальчишка легко высидел в молчании три долгих часа. Ибо он был занят не менее старших – рассматривал корешки бесчисленных книг, любовался странными приборами, украшавшими полки и стол. Более того, он набрался смелости и осторожно стащил с ближайшей полки какую-то удивительную книгу с красочными картинками. Положил ее себе на колени и только тогда понял, что мудрец заметил это и вовсе не собирается его наказывать или хотя бы журить. Хасиб рассматривал необыкновенно яркие рисунки и удивлялся тому, что в его доме нет такого количества книг, а те, что есть, вовсе лишены каких-то рисунков.

Асад уже выяснил все, что выяснить собирался, и начал откланиваться. И тогда Саддам проговорил:

– Скажи мне, о кузнец, учишь ли ты сына премудростям своего ремесла?

– Увы, почтенный Саддам, еще нет. Мое ремесло столь опасно, что я боюсь пускать сына даже на порог кузницы.

– Это неразумно, мой друг… Весьма неразумно.

– Но он же еще так мал…

– О да, мальчик мал, но это не значит, что его следует держать в стороне от знаний и умений, которые кормят его семью.

– О да, уважаемый, это так.

– Но раз ты, смелый Асад, боишься открыть мальчику тайны плавящегося металла, то позволь мне учить его и открывать ему другие тайны, пока он не подрастет для того, чтобы смело войти в поистине необыкновенную мастерскую кузнеца.

– Я почту за величайшую честь, уважаемый Саддам, если ты согласишься учить моего сына. Более того, я бы и сам, быть может, решился просить тебя об этом, но опасаюсь, что не смогу заплатить за твою науку больше пригоршни медных фельсов.

– Это вполне приемлемая плата, добрый Асад. Ибо я не торгую, а делюсь знаниями. Когда-нибудь юный Хасиб (если, конечно, сие позволит Аллах всесильный и всемилостивый) станет твоим подмастерьем, а потом и мастером. И мне бы хотелось, чтобы громкое имя кузнецов из твоего, Асад, рода еще долго гремело и в нашем прекрасном городке, и по всей округе.

Асад почтительно поклонился, радуясь, что теперь заботу о знаниях Хасиба взвалил на свои плечи уважаемый, но все же такой странный мудрец, Саддам ибн-Мехмет. Быть может, учение, сколь бы тяжелым оно ни было, и поможет малышу Хасибу избавиться от своих странных, но столь сильно тревожащих его и огорчающих его добрую матушку снов.

Увы, как бы ни был смел Асад-кузнец, он все же побоялся рассказать почтенному Саддаму о тайне своего сына. Быть может, из-за того, что опасался – мудрец откажется учить «безумного» ученика, быть может, из-за того, что не считал эту тайну такой уж важной.

Но тайна у малыша Хасиба была. И какая! Тайна эта, более чем удивительная, сначала забавляла уважаемую матушку Хасиба, потом огорчала ее, а потом уже и откровенно тревожила.

А дело было в том, что мальчишке снились сны.

Почтенный читатель, должно быть, усмехнулся. Ибо кому из живущих под этим небом сны не снятся?

О да, сны снятся всем – но далеко не каждому снятся слова неведомого языка, которые произносятся странным свистящим шепотом. Более того, каждому из этих слов сопутствует яркая цветная полоса, или, быть может, лента своего цвета. И всегда эти ленты постоянны. От лимонно-желтого, пронзительного, к темно-коричневому, благородно-сдержанному. А потом, спустя мгновение, цвета меняются. И теперь мерцающие перед глазами спящего мальчика пятна поражают и оглушают всеми оттенками розового – от нежного, какой бывает заря в горах, до тускло-пурпурного, уходящего в черноту. И слова… О, эти слова. Они всегда начинают и завершают пляску цвета.