Алисса Наттинг - Тампа (ЛП)

Скоро мне пришлось обнаружить, что моя тюремная клетка далека от воображаемой камеры из моей мечты. Вход представлял собой сплошную мощную дверь с прямоугольной прорезью для подачи подноса с едой. Это отверстие не оставляло надежд на то, что какой-то юный член достанет до него и проникнет внутрь. Этот недостаток проектирования иррационально увеличил мою панику: мои руки метнулись к промежности и прикрыли ее, когда я поняла, как долго может продлиться моя сексуальная кастрация. Вместо сна я долго сидела в темноте после отбоя и задавалась вопросом: сколько месяцев выдержит мой рассудок без всяких физических контактов с подростками, — когда нет возможности даже положить руку им на плечо или похлопать по спине. До ареста моим рекордом полного воздержания было что-то около шести-семи недель, хотя эта засуха в значительной степени компенсировалась порно, а потом я шла и вступала в кокетливый разговор в проходе продуктового магазина или шла шопиться. Тогда, по крайней мере, у меня было внутреннее удовлетворение от нахождения рядом с подростками. Даже такие пассивные столкновения подпитывали источник энергии внутри меня, не важно, касались ли наши тела, когда мы разговаривали, или проходили мимо друг друга в шумной магазинной толкучке. Я была уверена, что в тюрьме меня ждет кое-что худшее, чем сексуальные нападки и насилие. Я никогда не смогу получить желаемое в тюрьме, здесь не будет кислорода для больного пламени, которое разгоралось внутри меня.

Одновременно с этим прозрением свет в моей камере внезапно включился. Этот сверхъестественный эффект был приумножен фактом того, что была самая середина ночи. На мгновение я подумала, что некие божественные силы выражают согласие со мной и собираются сокрушить дверь моей камеры, чтобы позволить мне выйти на цыпочках и сбежать. Дверная ручка и в самом деле повернулась, но за этим не последовали ничего волшебного: не появилось ищущей сексуального утешения орды подкидышей в маленьких белых трусиках, в камеру не ступил властный заговорщик. Вместо этого за открывшейся дверью возник Форд.

Я продолжала сидеть на постели с поджатыми коленями, с руками, сцепленными между ног.

Форд был пьян, но не настолько, как хотелось бы ожидать в такой ситуации. Это было полностью в его стиле: прийти увидеться в такой час, в таком месте, чтобы показать широту своих привилегий. По сути, это был первый раз, когда он обратился ко мне после того случая.

«У меня тут сидят знакомые ребята в ночную смену», — пояснил он. Я хотела было убрать руки от своей промежности, но вовремя сообразила, что от их положения может сложиться впечатление, будто я недавно подверглась сексуальному насилию в душевой. Так что неразумно было упускать любую возможность возбудить в Форде некую смесь ревности и сочувствия.

Я ничего не ответила. Чего ему хотелось больше всего, так это чтобы я заговорила.

Он протяжно выдохнул, распространяя крепкий запах джина. Я хотела избежать любого сценария, при котором он начнет плакать. У него не ладилось со слезами, так что он чувствовал необходимость долго их обосновывать. Теперь, когда он в самом деле снова оказался рядом со мной, рассеялись все прежние придумки, которые я воображала: что мы воссоединимся в гармоничном взаимодополнении наших нужд — денег для меня и потрясающей жены для него. Или романтическая идея о том, что его падение даст мне ощущение победы. Он, как всегда, был раздражающим и мне хотелось лишь чтобы он ушел. Вроде он загорел с тех пор, как я его видела последний раз, отчего наружу вылезли его морщинки. Несомненно, после работы он побывал дома и пил успокаивающий ликер, лежа в бассейне. Каждый из его квадратных зубов сделался заметным и смотрелся как отдельная брешь, когда он прищурился в попытке подавить эмоции. Они, несомненно, принадлежали человеку, зато мышцы, коробящие его тонкую V-образную футболку, свидетельствовали о грубой, до неприличия зооморфной, брутальной силе, более подходящей животному, чем человеку. Мне подумалось, что Форд может сейчас сделать со мной что угодно в этой клетке: избить, изнасиловать. Может быть даже убить, если его друзья готовы держать рот на замке и помочь сочинить правдоподобную историю, которая даст ему выйти сухим из воды.

Я бы уже согласилась на любую не смертельную форму побоев. Я не смогу заявить, что это сделал Форд, — как-никак, его семья оплачивает мне адвоката. Так что в суде будет сделан вывод, что это дело рук охранников или сокамерников. Это может стать рычагом, который надавит на сострадание присяжных и медиа и, быть может, позволит мне настаивать на переводе в лучшее место, менее суровое, чем тюремная камера.

«Почему?!» — наконец крикнул Форд. Его кулаки сжались, готовые удариться в бой с самой идеей того что я сделала. Теперь, когда мы оказались в точке, где обман закончился, я больше не видела нужды в притворстве.

«Просто это то, что мне нравится». В этот момент его взгляд обратился на мои сложенные руки. Он, казалось, с нетерпением ждет, когда я уберу их и моя вагина, освободившись от зажимавших ей рот рук, заговорит, признаваясь во всех возможных злодеяниях, совершенных мной.

Мышцы на его лбу пришли в движение, двигаясь в разных направлениях. На протяжении нескольких секунд я наблюдала за тем, как разнообразные складки оживают, будто ряды земляных червей, каждый движущийся в своем направлении. «Ты что-то типа педофила?» — спросил он.

«Я не пробираюсь в начальные школы», — заметила я. — «Они подростки».

«Но ты замужем за мной!» — выпалил Форд. На фоне его отчаяния было сложно понять, взвинтился ли он, или просто набрался перед разговором немного сильнее, чем рассчитывал. «У нас, вроде, не то чтобы не было секса…» — продолжил он. И усмехнулся, словно сама эта мысль казалась ему настолько абсурдной, что не заслуживала быть озвученной; однако усмешка была сухой и неулыбчивой. Он понимал, что произнося это вслух, ему, скорее всего, придется принять это за правду. Но та его часть, которая надеялась, что я брошусь в отрицание с заверениями о безумности этого предположения, заставила его произнести: «То что у нас было — не было притворством».

Думаю, я бы могла дать ему желаемое, попросить прощения, сказать что он ни при чем, во всем виновата моя больная голова. Но квадратные золотые кольца на его пальцах слишком живо напомнили о ночах, принесенных мной в жертву ради его умиротворения. Теперь не было больше ничего, ради чего стоило притворяться, и повторить это было бы уже слишком.

«Тебе лучше пойти домой, Форд», — сказала я как можно мягче. Мной овладел прилив возмущения несправедливой иронией всего происходящего: Форду не было никакого дела до своих неограниченных возможностей по реализации сексуального потенциала, которым он мог насладиться хоть по выходе из моей камеры. Как просто ему пойти в бар и склеить кого-то легального возраста, к которой он почувствует влечение, привезти домой и достичь оргазма. И он не испытывал благодарности за эту свободу. Вместо этого он идет домой, напивается и делает себя несчастным. Еще, может быть, в хмельном угаре сдуру едет в ночной тир. В то время как я отдала бы что угодно за одну пипетку спермы Бойда, с которой я бы играла. Форду никто не мешал насладиться всем спектром радуги Камасутры, но его это не волновало.