Ты теперь моя (СИ) - Тодорова Елена

К вечеру я порядком хмелею, не скрою. То и дело ее к себе привлекаю. Обнимаю без какой-либо сдержанности. Она и сама жмется, много улыбается.

У сына сегодня до безобразия много нянек. Он от них наверняка сам устал. То и дело зевает. И хорошо, есть шанс, что ночью нормально спать будет. А мы с Юлькой по душам прошвырнемся. Мурка в моей, как умеет, ураганом. Украдкой поглядывает и взглядом это обещает.

А я дышу и чувствую, что живу. На полную. Раньше не знал, что так бывает. Теперь по-другому не согласен. В унисон с Юлей моей. На всю катушку.

Я ее танцую. Много, как она любит. Чтобы подтаяла моя мурка, дошла до нужной кондиции.

— Саульский, я тебя люблю, знаешь? — смеется, когда слишком близко ее к себе прижимаю.

— Знаю.

— Чувствуешь?

— Чувствую. А ты чувствуешь?

— Как ты меня?

— Именно.

— Конечно, Ромочка. Конечно, родной.

Ночью трахаю ее медленно, как вчера не мог. Сегодня алкоголь помогает долго продержаться. После каждого тягучего толчка дрожь ее ощущаю. Мелко-мелко, едва заметно, вибрирует, будто искрит моя мурка. До утра я ее точно затрахаю.

— Я устала… Отстань, Ромочка, спать хочу…

— Завтра отоспишься. Я с Богданом на рыбалку поеду.

— Какую рыбалку? Ты совсем пьяный, Саульский? — приглушенно смеется подсевшим голосом.

— Обычную такую, Юлька. С удочками. У речки посидим. Уже можно. Ему понравится.

Она таращит на меня глаза и снова смеется.

— Не думаю.

— Вот и правильно, не думай. Давай еще, мурка. Нам потом три дня нельзя будет.

— Рома, у меня сил нет…

— Я с тобой свою разделю. Все сам. Давай.

— Ох, черт… Рома…

Обряд венчания устраиваем на закате дня. Кроме батюшки и помощников с нами в церкви лишь Ставницеры, как свидетели. Юля без фаты. Платье подобрала простое, белое, длинное в пол, без каких-либо нелепых рюшей и финтифлюшек. Трудно мне полностью очистить мысли и сосредоточиться исключительно лишь на церемонии. Однако я на исповеди перед батюшкой чистосердечно покаялся, что сволочь порочная. Он мне все отпустил. Сейчас смотрит, и хрен по моему суровому лицу считает, что я по новой окаянства тут же набираюсь.

Главное здесь что? Люблю я свою Юльку. Люблю вот так вот до греха сильно. Кто ж виноват, что я тише и слабее не умею? Смотрю на нее, земля под ногами трескучей паутиной расходится. А она улыбается и краснеет от смущения.

Знает меня, родная. Все понимает.

Горит в груди. Никакие ветра не способны затушить. До гроба ее вот так любить буду. Потому что моя она. Кто-то, не Хорол, вылепил специально для меня. Но почившему тестю свечку все же поставил. Уже не одну. Пусть покоится с миром.

Как там батюшка сказал? Из ребра? Я ей весь костяк отдать готов.

Едва выходим из церкви, поднимаю на руки. Крепко целую, забывая о том, сколько человек нас ждет во дворе. Юля, застыдившись, даже упираться начинает. Потом все равно сдается. Подчиняется. Сладко отвечает.

Если бы иметь возможность описать, каким бальзамом на душе разливается эта благодать…. Сказать, что она и сын для меня все — ни хрена не сказать. Выше, чем с ними, я никогда не взлетал. Выше — просто невозможно.

Май, 2011 г.

Не утихает в Юле тяга к шумным сборищам. Устаивает помпезные праздники по любому поводу, но сегодняшний день и правда особенный. Нашей дочери исполняется год.

Среди гостей — избранные, проверенные временем люди. Жена каждый раз изловчается поразить их размахом мероприятия. В пышно цветущем саду всеми красками буйствует весна. Юле этих красок показалось недостаточно. Добавила гирлянды из лампочек и ярких гигантских помпонов, фигурные колоны и арки из живых цветов, а также любимые детьми разнообразные шары.

— Это просто волшебство!

— Сказочная красота!

— Саульская превзошла саму себя, — улавливаю мимоходом восторженные писки среди гостей.

— Вот бы ее декоратором нам на свадьбу!

— Слушай, правда…

Нахожу жену в дальнем конце сада рядом с детьми. Наша Ангелина среди приглашенной ребятни самая мелкая. Совсем еще малышка, но, должен отдать ей должное, не из плаксивых моя девочка. С важным видом восседает в своем стуле именинницы и только головой по сторонам вертит, пока Юля, обращаясь сразу ко всем киндерам, назначает Бо за старшего.

— Вы уже такие большие, — серьезно заявляет она. — Я на вас рассчитываю! Ведь, чтобы детский праздник прошел на высшем уровне, он должен в первую очередь нравиться детям, правда? Вам нравится?

— Да, тетя! Все очень круто!

— А когда мы спустимся в кинотеатр?

— Я скажу. Чуток потерпеть нужно, — подмигивает Денису, Макаровому сыну. — Еще один сюрприз для вас будет. Потом торт. И после сможете слинять.

— Супер!

— Главное, не баловаться, — деловитым тоном остерегает его дочка Семена и Момо — Юка. — Иначе можно все испортить!

— Испортить праздник могут только взрослые, — закладывая руки в брюки, лениво отзывается Бо.

Юля подает ему быстрый знак, чтобы напомнить «правило карманов». Он гримасничает и протяжно вздыхает, но, повинуясь, освобождает ладони.

— Я так горжусь вами! Вы нас никогда не подводите.

— Потому что дети — самые безопасные люди! — снова на эмоциях выкрикивает Дениска. — Особенно пятилетние!

Его младшая сестра кивком подтверждает и пытается добавить:

— А тлёх… тлёх…

— Трёхлетки, — с нехилой долей покровительства выговаривает за нее Бо.

— Да! Мы — самые красивые! А красивым нельзя вести себя как свиньи. Иначе, фу!

— Умница, Нина! Какая ты умница, — гладит малышку Юля. — Я от тебя в восторге, помнишь?

— Да, тетя Фея! А я от тебя… Ваще вау!

Ангелина хлопает глазами и соглашается со всем сказанным своим любимым страшным:

— Бу!

Юля хохочет и наклоняется, чтобы поцеловать дочку в макушку. Я машинально повторяю то же самое и, по-мужски сжав плечо ощетинившегося Богдана, отпрашиваю жену у детей.

— Могу я украсть вашу фею?

Сын довольно выдыхает и деловито кивает, возлагая на себя ответственность за остальных киндеров. То, что перед сном его нужно, как и всех детей, целовать, остается сугубо между нами. В глазах других он уже большой и самостоятельный, не терпит никаких сопливых нежностей.

— Вскружи маме голову, пап, — даже эту фразу Бо произносит с претензией на олимпийскую сдержанность.

— О-о-о, — тянет Юля со смехом. — Папа это сделал много лет назад.

— Правда? — искренне удивляется Дениска. — Но ты выглядишь вполне здоровой, тетя.

— Потому что взрослым это нравится, — снисходительно поясняет Богдан. — Для них это круто.

— Очень круто! Когда-нибудь и вы это поймете.

— Не дай Боже, — восклицает Юка, порывисто прижимая к груди ладонь.

Оставляя детей на Тоню и аниматоров, увожу жену танцевать. Плавно притормаживаем примерно в центре полупустой площадки. Глаза Юли сверкают неподдельным восторгом, когда она узнает музыку.

— Ого! Вальс, Саульский! Ого! Ничего себе!

Такая реакция стоит всех этих нехитрых свершений.

— Да, мурка моя. Вальс.

Воздушное серо-голубое платье мягко разлетается, когда я подхватываю и кружу ее.

— Я так люблю тебя, Рома, знаешь же? — Киваю. — Ты — мой ласковый и нежный зверь, — неосознанно хмурюсь и приподнимаю брови, однако и тут соглашаюсь. — Лучше тебя нет.

— Последнее — сильнейшее заблуждение, мурка. Но я всеми силами готов это подпитывать.

— Саульский, — смеется Юлька. — Ты как всегда.

Кажется, я уже душу вывернул. Куда больше? И, тем не менее, невесть откуда возникший понторез Сеня хлопает в ладоши и орет во всю силу легких:

— Горько!

Склоняюсь к Юле и неожиданно встречаю сопротивление. Ладонью мне в грудь упирается и заявляет:

— Не беспокойся. Долбиться в десна — не мое.

Конечно, я помню, когда говорил ей эти слова. И все же на миг теряюсь.

— Не смешно, мурка.

Однако она смеется. Пока я внаглую не затыкаю ей рот. Стискивая ладонью затылок, на эмоциях целую откровенно пóшло. Кровь в жилах закипает, и всякие благие намерения обваливаются в дремучие чертоги. Скольжу второй рукой вниз по Юлиной спине и, демонстрируя разнуздавшееся возбуждение, вжимаю ее в свой пах.