Эммануэль Арсан - Эммануэль. Антидева

– Не заменили бы? – удивляется Анна Мария. – Но, лишившись эротизма, Эммануэль оставалась бы вашей женой!

– Нет, – возражает Эммануэль. – Не оставалась бы.

– Я вас не понимаю – ни одного, ни другого, – вздыхает Анна Мария.

– Я бы даже перестала быть женщиной. Я стала бы посмертной маской, мумией. Жан, знавший меня живой, по-вашему, должен был бы забальзамировать меня и по-прежнему держать в своей постели? Если бы я лишилась эротизма, Жан бы из-за меня лишился всего: радости любви, любви ко мне. И поскольку нельзя заново построить жизнь на обломках преданной поэзии, Жан утратил бы желание жить.

– Значит, для вас альтернативы не существует? Либо эротизм, либо смерть?

– Все стоят перед этим выбором: характер или смерть. Бывают, конечно, и живые мертвецы, ожидающие рая. Если однажды ты поймешь, что мы стали такими: что любовь к любви опустошила нас; что мнение посторонних, чепуха, мишура интересуют меня больше, чем желания мужчин; что я сажусь на стул и не показываю при этом ножки; что я ношу длинные юбки и закрытые блузки, волнуясь о своей репутации в приличном обществе; что я натягиваю на себя одежду, стоит только кому-то постучаться в дверь; что я соглашаюсь поужинать с мужчиной, который не собирается заняться со мной любовью; что я пью чай с девушкой, не намереваясь ее раздеть; что я могу прожить день, не мастурбируя; что я позволяю говорить о своем теле тем, кто не ласкал и никогда не будет его ласкать… Если ты увидишь, что мы стали живыми трупами, марионетками, которые лишь имитируют жизнь, отвернись, избавь нас от стыда и знай, что Эммануэль и Жан, которые практически осуществили свою мечту, потерпели крах.

Несмотря на то что Эммануэль говорит как будто шутя, Анна Мария чувствует в ее словах такой искренний страх, что холодок пробегает по коже. А солнце палит нещадно. Выдержав довольно длительную паузу, Анна Мария почти робко спрашивает:

– Но не устанет ли кто-то из вас раньше другого от такой принципиальности? А что будет, если ваш абсолютизм, отказ от передышек, потребность в эротизме закончатся пресыщением, ожесточением, в общем, реваншем природы? Почему, вместо зацикленности и отрицания, не выбрать более гибкий подход, не согласиться на то, чтобы эту жизнь сменила новая?

– Боюсь, что вы неправильно меня поняли, – отвечает Жан. – Вы думаете, что мы фанатики и всецело стремимся поддерживать свою сакральность и правоверность. Но мы совсем другие люди, и подобный почти религиозный пыл отнюдь нам не близок. Эммануэль всего лишь имела в виду, что движение вперед невозможно, если постоянно возвращаться назад. Множество мужчин и женщин, немного продвинувшись по дороге жизни, проводят остаток жизни, укоряя себя за содеянное, осуждая себя, пытаясь заслужить прощение, в общем, как говорится, – едят себя поедом. Мы не хотим быть такими жалкими существами. Но для того чтобы двигаться дальше, нельзя стоять на месте. Не отступать – это лишь полдела. И разумеется, мы не можем позволить себе размякнуть и решить, что достигли цели.

Жан говорил так спокойно, что Анна Мария улыбнулась ему почти понимающе.

– Наш союз сейчас у своих истоков, – продолжает он. – Чтобы выстоять, мы должны идти вперед, становиться сильнее, завоевывать новую власть и в конце концов полностью сосредоточить ее в своих руках. Мне пока не совсем ясно, что будет собой представлять эта власть. Но само стремление к ней обладает жизнетворной энергией. Мы с Эммануэль стремимся в будущее, а не жалеем о прошлом и не ностальгируем. Наша пара вступает в будущее смело, не пятясь и не оглядываясь назад.

– Наша любовь – это молодость, – восклицает Эммануэль. – Мы вместе идем в будущее и не стареем, а молодеем.

– Вы говорите так искренне, – задумчиво шепчет Анна Мария. – Кто знает, что случится в будущем? Может, вам и вправду удастся изменить реальную любовь.

– Любовь не надо изменять, – говорит Эммануэль. – Любовь надо родить.

Вдоль дороги, на фоне голубого неба показалась обрывающаяся в море скала; ее острый угол вонзался в солнечные лучи, а развернутая к дороге сторона казалась такой прозрачной, что на ней виднелись мадрепоровые кораллы и сияли гигантские голубоглазые морские ежи.

– Давайте остановимся и перекусим, – предлагает Жан.

Вооруженный часовой охранял проход в стене. Он с улыбкой посмотрел на путешественников. Внутри было так прохладно, что друзей охватила дрожь. Сначала они не могли ничего разглядеть в темноте, но потом заметили, что расщелина расширилась, и все трое оказались в огромной пещере, на которую сверху из карстового провала струился свет: огромные птицы тысячами сновали туда и обратно.

На насыпной земляной площадке расположились столики, сделанные из досок, закрепленных на камнях, и передвижная кухня, которой управлял веселый китаец. Тут и там люди, наверное, местные жители, палочками поглощали некое студенистое кушанье из небольших мисок – судя по всему, это был деликатес. Друзья устроились рядом с местными.

– Почему при входе стоит человек с оружием? – удивилась Анна Мария.

– В гроте спрятаны сокровища – птичьи гнезда, – объяснил Жан. – Они – собственность государства. К тому же птиц защищает закон. Их никто не имеет права убивать, за убийство придется отвечать головой.

– Это ласточки?

– Карликовые стрижи, неуемные и, как видите, жутко писклявые. Такую птицу еще называют салангана, а здесь – йана. Они питаются водорослями, насекомыми и планктоном.

– А гнезда они вьют из водорослей?

– Не только: не хочу отбивать у вас аппетит, но гнезда целиком сделаны из выделений из птичьего рта. Выделения эти представляют собой не слюну, но своего рода смазку – она, кстати, съедобна, богата протеинами, йодом, витаминами и широко используется в кулинарии.

– В основном вкус ей придают специи.

– Про вкус не знаю, но знаю, что ценят эту субстанцию еще кое за что.

Смеющийся повар поставил перед гостьями изысканные блюда.

– Поскольку лапки этих птиц не приспособлены для того, чтобы цепляться за ветки, – пояснил Жан, – они вьют гнезда не на деревьях, а в расщелинах тридцати одного охраняемого острова и вот здесь, в пещере. Одно тайское племя обладает правом приближаться к гнездам – их называют чао-хо, они живут в хижинах, наспех сооруженных специально для сезона «урожая» на вершинах скал или на склонах холмов. Ловцы плетут бамбуковые веревки, рискуют жизнью и часто погибают. Они карабкаются на скалы, пробираясь в расщелины, чтобы заполучить гнездо. В ладони помещается по два гнездышка, по форме они напоминают ракушки Сен-Жак. Когда отбираешь у птиц одно гнездо, они вьют второе, надеясь отложить там яйца, но второе гнездо тоже отбирают. Третье, замаранное кровью, все же оставляют, несмотря на то что люди готовы пожертвовать жизнью ради гнезда.