Октав Мирбо - Дневник горничной

На что Жозеф, качнув головой, внезапно заметил:

— Понятно!

И снова углубился в чтение газеты… Марианна тяжело поднялась и стала доставать горшок из печи… Разговор прекратился…

Тогда я стала думать о моем последнем месте, вспомнила лакея Жана, такого изящного с его черными бакенбардами и выхоленной, как у женщины, кожей. Ах! какой славный был этот Жан, веселый, милый, деликатный, ловкий: по вечерам читал нам вслух «Fin de Siècle», или рассказывал уморительные истории, или сообщал содержание писем барина… Теперь не то пожалуй… Как это случилось, что я очутилась здесь с такими людьми, вдали от всего, что мне дорого?

Мне почти захотелось плакать.

Я пишу эти строки в моей комнате, маленькой грязной конуре, находящейся на чердаке; зимой здесь гуляет ветер и холод, — летом, вероятно, адская жара. Никакой мебели, кроме дрянной железной кровати, и скверного неокрашенного шкафа, который не закрывается, и где мои вещи не помещаются; освещение состоит из сальной свечи, которая коптит и капает на медный подсвечник… Просто жалость смотреть… Если мне захочется продолжать мое писание, или просто читать привезенные с собой романы, или разложить карты, я должна купить на свои деньги стеариновых свечей… Потому что свечи барыни держатся под замком.

Завтра я попробую здесь немножко прибрать… Над кроватью прибью свое маленькое, позолоченное распятие, на камине поставлю фарфоровую Божью Матерь, коробочки, безделушки и портреты Жана, чтобы таким образом немножко скрасить и расцветить эту лачугу.

Комната Марианны рядом с моей. Нас разделяет тоненькая перегородка, и у меня все слышно, что делается у нее… Я подумала, что Жозеф, который спит в людской, вероятию навестит Марианну перед сном… Но нет… Марианна долго возилась в своей комнате… Кашляла, плевала, двигала стульями, переставляла вещи… Теперь она храпит… Должно быть, времени у них достаточно днем!

Где-то далеко на деревне лает собака… Скоро два часа и моя свеча гаснет… И я тоже должна заснуть… Но я чувствую, что не усну…

Ах! Неужели мне суждено похоронить себя в этом бараке!.. Нет! нет!..

15-го сентября.

Я еще ни разу не называла фамилии моих господ. У них странная и смешная фамилия: Ланлэр. Господин и госпожа Ланлэр… Вы уже заранее воображаете себе все те остроты, которые возбуждает подобная фамилия. Что касается их имен, они еще более смешны, чем фамилия, и служат к ней дополнением. Барина зовут Изидор; барыню — Эфразия… Эфразия!.. Скажите на милость…

Торговка в мелочной лавке, куда я отправилась подбирать шелк, сообщила мне все сведения, касающиеся моих хозяев: хорошего мало. Но нужно отдать справедливость, я еще никогда не встречала такой болтушки и сплетницы… Если уж поставщики моих хозяев так об них отзываются, то как должны отзываться те, которые им не поставляют ничего?.. Да! Язычки в провинции!.. Беда!

Отец барина был фабрикантом сукон и банкиром в Лувье. Он кончил злостным банкротством, разорившим всю мелочь округа, и был присужден к десяти годам заключения, что было очень легким наказанием, в сравнении со всей массой совершенных им мошенничеств и преступлений. Во время отбывания своего наказания он умер. Но он имел предосторожность припрятать в надежном месте, как говорят, 450 000 франков, которые, искусно скрытые от разоренных кредиторов, составили личное состояние барина… И вот подите… Оказывается, не хитрая штука сделаться богачом…

С отцом барыни дело обстоит еще хуже, хотя он не сидел в тюрьме, и отправился к праотцам, уважаемый всеми честными людьми. Он торговал живым товаром. Торговка объяснила мне, что при Наполеоне III, когда еще не было всеобщей воинской повинности, богатые люди, которые «подпадали под жребий», могли «выкупаться». Они обращались к особым агентам, которые за приличное вознаграждение — от одной до двух тысяч франков, смотря по обстоятельствам, находили им бедняка, соглашавшегося, служить за него в течение семи лет, а в случае войны и умереть… Таким образом во Франции производилась такая же торговля белыми, как в Африке торгуют неграми… Существовали рынки людей, как существуют рынки скота, но только еще для более ужасной бойни! Впрочем, меня это не удивляет. Разве теперь они не существуют? А что такое наши рекомендательные конторы и публичные дома, если не рынки рабов, не выставки человеческого мяса?

По словам лавочницы, этот род торговли приносил большие доходы, и отец барыни, распространивший свою деятельность на весь округ, занимался ею чрезвычайно искусно, т. е. клал себе в карман львиную долго «платы»… Десять лет тому назад он умер, — мэр Меениль-Руа, помощник мирового судьи, государственный советник, представитель фабрики, казначей благотворительного бюро, награжденный орденом, оставив кроме Приёрё, купленного за бесценок, 1 100 000 ф. из которых 600 000 получила барыня; остальное досталось ее брату, который пошел по скверной дороге и неизвестно, во что обратился… А теперь говори, что хочешь… Вот уж денежки, добытые нечистым путем… Впрочем, я этому не удивляюсь: я только и видела нечистые деньги, да богачей мошенников.

Ланлэры — как вам это понравится? имеют более 1 000 000 франков.

Все их занятие состоит в том, чтобы сберегать… И они едва проживают треть своего дохода. Они урезывают во всем и себя и других, уменьшают счета, не сдерживают обещаний, признают только писанные и засвидетельствованные договоры; с ними нужно держать ухо востро, особенно в денежных делах: нет ничего труднее, как взыскать с них что-нибудь. Они постоянно стараются уклониться от платежей; особенно скверно приходится мелким поставщикам, которые не могут затеять процесса, и беднякам, которым нет никакой защиты… Само собой разумеется, никогда ничего не жертвуют, разве только иногда на церковь, потому что они ханжи. Что касается бедных, они могут поколеть с голоду у ворот Приёрё, напрасно умоляя о помощи. Ворота от этого не отопрутся.

— Я даже думаю, — сказала лавочница, — что они не постеснялись бы пошарить в сумке нищего, и проделали бы это со спокойной совестью и дикой радостью…

И прибавила в виде чудовищного примера:

— Слушайте, всем нам жизнь дается тяжело, но уж если мы раздаем хлеб в церкви, то по крайней мере булки. Это уж просто вопрос самолюбия… А эти подлые скряги, знаете, что раздают… Простой хлеб, милая барышня! И даже не белый хлеб, не первого сорта… Нет… ситный, весовой… Ну, не стыдно ли… таким богатым людям?.. Жена бочара Помье слыхала, как один раз г-жа Ланлэр сказала священнику, который ее слегка упрекнул в скряжничестве:

«Г. священник, для этих людей — все сойдет!»