Олег Болтогаев - Лопушок

Признаюсь честно: встречаясь с Иркой, я невольно вспоминал всё, что у нас с ней было, и мучительные, греховные мысли терзали меня. Она носила немыслимо короткие юбки! Иногда тесные, узкие, такие, что можно было без труда рассмотреть контуры её ажурных трусиков, но чаще на ней были короткие, расширенные книзу юбки и платья, которые при каждом движении открывали взору обольстительные бедра моей бывшей подружки.

Я поднимался вслед за Иркой по школьной лестнице, взгляд мой невольно скользил по её высоко открытым ногам, и мне жутко хотелось завалить это созревшее, аппетитное тело на густую траву, на школьную парту, на кровать, на пол, — куда угодно, задрать юбчонку, содрать с её бедер эти импортные кружевные штучки и делать, делать, делать, делать с ней то, что мы столько раз делали минувшей весной.

И ещё думалось, что теперь я смог бы совершить всё до самого конца, по-настоящему — так, как надо.

Без всяких там — «понарошку».

Ведь я повзрослел.

Но Ирка исчезала за дверью своего класса, а мне хотелось бежать к кому-нибудь мудрому и сильному и рассказать ему о своей низкой похоти, я готов был просить прощения, мне нужен был человек, которому я мог бы излить свою душу.

Но такого человека не было.

И тогда я стал общаться с зеркалом.

У нас в прихожей висело большое, тяжёлое зеркало.

Мои родители говорили мне, что ему почти сто лет.

Оно досталось нам по наследству, после того как умерла моя бабушка.

И вот, когда дома никого не было, я подходил к зеркалу и, опустив взгляд, тихонько рассказывал ему про свои проблемы.

Невероятно, но после этого мне становилось легче!

А однажды, когда был удивительно ясный солнечный день, мне в голову пришла идея. С помощью бабушкиного зеркала я смогу общаться с Тамарой! С моей Тамарой!

Осторожно и аккуратно я снял зеркало со стены и вынес во двор. Затем я примостился так, чтобы, с одной стороны меня освещало солнце, с другой, чтобы видеть дом, в котором жила Тамара.

Поймав солнечный зайчик, я навёл его на горку напротив, затем я повёл его, светлое, хорошо заметное пятно, вправо, ещё, ещё, ещё, зайчик стал бледнеть, потому что было уже далековато, но я всё равно различал его. И вот я, скорее, понял, чем увидел, что зайчик попал на дом Тамары, на его окна.

Я наводил солнечный зайчик на дом моей девушки и резко убирал его, наводил и убирал. Я ждал ответа.

Нет. Ничего.

Прошло десять минут. Ничего.

Я уже хотел было прекратить свои бессмысленные потуги, как яркий блик мелькнул в том месте, где стоял тамарин дом. Это был луч надежды! Она мне ответила!

Воодушевлённый успехом, я вновь и вновь наводил на тамарин дом свой солнечный зайчик. Наводил и убирал. Наводил и убирал. Наводил и убирал.

И она мне отвечала.

Мне казалось, что тонкие лучи наших солнечных зайчиков встречаются и касаются друг друга, словно они были тоже влюблены.

Вечером мы с Тамарой радостно обсудили случившееся, и я отдал ей листок, на котором загодя написал коды азбуки Морзе, полагая, что с её помощью нам удастся тайно общаться. Шпионские страсти на любовным фронте!

Но нет, с азбукой Морзе у нас ничего не вышло.

На следующий день я долго дергал зеркало, пытаясь сообщить Тамаре только одну, самую важную весть. Но вечером моя девушка призналась мне, что так и не поняла моего послания.

Это было обидно.

Фраза-то была такая простая.

«Я тебя люблю».

Теперь, когда мы с Тамарой взаимно признались в любви, меня распирала неудержимая потребность расширить и разнообразить проявления наших нежных отношений.

Несколько вечеров я сомневался и робел.

Но словно кто-то толкал меня вперёд и вперёд.

И однажды моя ладонь легла на её гладкое колено. Мне показалось, что я совершил великий подвиг. Так, жарко целуясь, мы и просидели весь вечер.

Я смотрел вниз, на её ноги, короткая юбочка едва прикрывала бедра, мне безумно хотелось ласкать мою любимую, но непонятная робость сковывала меня.

Но настал новый вечер, и я решился.

Мы целовались, и ладонь моя покоилась на девичьем колене.

— Люблю тебя, — прошептал я, оторвавшись на мгновение от её нежных губ.

— А как ты меня любишь? — неожиданно спросила Тамара.

Действительно, как?

Сложный вопрос.

Варианты ответа: «Сильно-сильно. Крепко-крепко».

Детский сад какой-то.

Но что отвечать? Вопрос-то задан.

— Я люблю тебя… Больше всего на свете, — выдохнул я.

Это была правда.

И мы стали снова целоваться.

И в этот момент моя ладонь, словно сама по себе, скользнула вверх по ноге девушки. Сердце моё застучало сильно и часто.

Мои пальцы коснулись края короткой юбки и, будто испугавшись, вернулись назад.

И тут я понял, что пугаться не надо.

Потому что Тамара, казалось, не заметила моей дерзости.

Мне захотелось повторить свой успех, закрепиться на достигнутом рубеже.

Я продолжал жарко целовать Тамару, полагая, что таким образом отвлекаю её внимание от трепетных и вороватых движений моей ладони, которая, не зная устали, гуляла вверх-вниз по девичьим ногам.

Мою руку не отталкивали и не отвергали!

Жизнь становилась прекрасной.

Помимо зеркала я стал доверять свои тайны школьному дневнику. Никто бы не догадался, что означают крестики напротив каждого дня. Теперь я могу признаться: один крестик означал, что в этот вечер мы с Тамарой целовались, два крестика — целовались, и я трогал её грудь, три крестика — высший успех: моя дерзкая ладонь ласкала девичьи бедра. Плюс, само собой, целовались и трогал грудь.

Однажды я просмотрел дневник и увидел, что прогресс остановить невозможно: почти каждый день был отмечен тремя крестиками.

Горячие, долгие поцелуи заменяли нам всё.

Нет, никогда в жизни я не целовался так много, как в ту осень, у речки, на узкой кладочке.

Внизу, под нашими ногами, негромко журчала вода, вокруг была такая чёрная ночь, что казалось, будто бы в мире больше ничего нет, кроме вот этой маленькой, бревенчатой кладочки, на которой мы с Тамарой так славно сидели. Я поднимал голову и видел яркие, осенние звезды — большие, маленькие, их было так много, что мне становилось немного жутковато от осознания того, что где-то там, в бесконечности, кто-то неведомый, быть может, так же, как и мы, сидит у речки, на кладочке, целуется и смотрит в чёрное, бездонное небо. Я говорил об этом Тамаре, прямо передо мной были её большие глаза, она улыбалась и тихо шептала, что нельзя быть таким фантазёром. «Нельзя», — соглашался я.