Контракт на невинность (СИ) - Шварц Анна

— Насрать мне на сиденье. Возьми себя в руки и считай, сколько проходит времени между приступами боли. На, — Камиль следом передает мне и свой разблокированный телефон, и я хватаю его, тыкая в экран дрожащими пальцами, пытаясь найти секундомер.

Да, я знала, что рано или поздно рожу. Но так скоро! Я не готова. Мне бы еще недельку походить. Мы даже не выбрали имя для малышки, потому что думали, что в запасе еще есть время, и не могли все это время прийти к консенсусу…

Я пытаюсь сосредоточиться на боли в животе, которая просто оказывается схватками, но мой взгляд мечется между телефоном Камиля и дорогой. Кажется, что время тянется бесконечно, хотя, я успеваю несколько раз засечь периоды между схватками, а когда бросаю взгляд на время, понимаю, что прошло около получаса. Честно говоря, я не совсем понимаю, зачем Камиль дал мне телефон — я все равно не знаю, сколько должны идти эти самые схватки.

Только бы успеть.

— Ева? — Камиль реагирует на то, как я, похоже, бледнею. Не знаю даже, как он умудряется следить за дорогой и за мной.

— Больно.

Если раньше я могла только догадываться — переживает ли за меня Камиль или нет, то теперь я явно замечаю темную тень беспокойства на его лице.

— Настолько больно?

— Ага. Будет больнее? Я тогда умру, наверное. Такое чувство, будто у меня внутри дикобраз в пять кило катается и пытается пролезть наружу.

Машина неожиданно сбрасывает скорость. Включив аварийку, Камиль тормозит у обочины, а потом открывает дверь и выходит. Позади тоже тормозит машина, где сидит охрана — когда-то я спросила, почему Камиль до сих пор катается с ними, несмотря на то, что тот человек, который ему угрожал, уже умер… а он ответил, что после того, что творил — вряд ли сможет жить еще несколько лет, ничего не опасаясь.

— Вылезай, садись за руль, — доносится до меня короткий приказ. После Камиль возвращается к машине и заставляет меня пересесть назад, а место водителя занимает один из охранников. Когда между нами поднимается в автомобиле заслонка, и мы трогаемся с места, Камиль кивает мне:

— Ложись.

— Зачем? — испуганно спрашиваю я, но новый приступ боли скручивает меня в позу креветки. Он кажется мне сильнее, чем обычно, и я вскрикиваю. Потом послушно ложусь, понимая, что сидя я не выдержу такого и согнусь, не дай бог так, что переломаю ребенка… хотя, не уверена, что это возможно.

Зато, когда Камиль поднимает мне подол платья, и оттягивает мне нижнее белье, заглянув между ног, мне хочется вопить уже от возмущения.

— Камиль!!!

— Слушай, что я там не видел? Вдруг ты уже рожаешь. Надо убедиться, — хмыкает Камиль. Он сидит, зажав телефон между плечом и ухом, и внезапно произносит, видимо, дозвонившись до собеседника, — слыш, Зайцев, мы к тебе едем. Готовь там все. Нет, я не подожду, мать твою. Ей уже заметно больно.

Я сильно нервничаю, чувствуя себя растерянной и испуганной, но, глядя на лицо Камиля, я понимаю, что и ему далеко не все равно. Он тоже беспокоится за меня. Черт. За то время, пока мы с ним вместе, я, похоже, научилась угадывать любые оттенки его эмоций, которые он не сильно любил показывать. Не знаю даже, как я их не замечала раньше.

Камиль откладывает телефон в сторону, а потом роется где-то сбоку двери.

— Прости, цып, — произносит внезапно он. Я хочу спросить, почему так пахнет спиртом, за что он извиняется и зачем он сейчас натянул на руки стерильные перчатки, как этот ужасный человек задирает мне в очередной раз подол платья, а потом просто пихает мне руку между ног… внутрь… черт тебя подери, Камиль. Это дико больно.

Мои глаза становятся размерами с блюдце, пока я пытаюсь не заорать. Зато лицо Камиля идеально спокойное и сосредоточенное, словно он занимается чем-то абсолютно рутинным, а не проникновением в меня впервые за последние месяцы. Ну, хоть так…

— Ну, я надеюсь, что мы успеем, цыпа, — я могу вздохнуть полной грудью, только когда он вытаскивает свою руку из меня, и, сдернув перчатку, запихивает ее в мусор, — потому что родишь ты, по всей видимости, скоро.

— Я тебе это припомню. Клянусь, — шепотом обещаю я, и впервые вижу ухмылку в ответ.

Когда мы въезжаем на территорию больницы, я уже выдираю на себе волосы от боли. Только и могу, что лежать, уткнувшись лицом Камилю в колени и дышать громко, как паровоз, а все, что меня успокаивает — рука Камиля, которая гладит меня по волосам и по спине.

Он осторожно поднимает меня на руки и несет ко входу. Я кусаю губы, глядя на лицо человека, который станет не просто моим мужем, а уже отцом нашего общего ребенка. Это так странно. Всего-то около года назад я смотрела на него со страхом, не понимая, как кто-то может встречаться с ним, не испытывая беспокойство за свою жизнь.

Новая волна боли затапливает меня, и я обессиленно закрываю глаза — меня даже на крики не хватает.

— Так-так-так, — тараторит Зайцев, встретив нас в больнице, — быстренько ее переодеваем и на креслице, посмотрю, сколько там раскрытие. Давай-ка потерпи еще и не рожай. Этого оставлять будешь или выгоним?

— Ты сейчас по охеренно тонкому льду ходишь, Зайцев, — слышу ледяной голос Камиля, пока мне помогают переодеться в больничную белую ночнушку и забраться в кресло для пыток. Кажется, я мычу что-то неопределенное в ответ на вопрос доктора.

— Шучу я, не напрягайся. Если Ева попросит — пустим тебя, конечно. Но пока выйди, пожалуйста, за дверь. Сам знаешь, почему.

Когда Камиль уходит, я чувствую себя еще хуже. Просто потому что его присутствие поддерживало во мне, хотя бы, моральный дух, но сейчас, когда мне больно, когда незнакомый дядька лезет тебе между ног, а какая-то женщина крепит к твоему животу страшные штуки, становится страшно.

— Все, рожать, Ева. Бегом на каталку, повезем в родовое. Быстро ты очень.

Я киваю. Еще немного потерпеть… еще немного.

Потом я могу только осознавать отдельные моменты того, что происходит вокруг. Вот меня укладывают, заставив поставить ноги на какие-то подставки. В глаза бьет яркий свет и на плечо надевают тонометр. Больше всего я запомню момент, как в изголовье моей койки появляется Камиль и наклоняется ко мне, обхватив лицо ладонями и подарив поцелуй. Я даже начинаю плакать от этого, потому что он это сделал слишком нежно. Потом Камиль берет меня за руку, и я смотрю на знакомые тату сквозь пелену слез.

— Так, давай, Ева, — командует врач, — смотри, я кладу тебе руку на живот, вот сюда. Ты толкаешь ее… не лицо напрягая. Внутри мышцы. Выталкиваешь. Ясно? Поехали. Раз, два… толкай. Молодец… Дыши. Еще раз…

— Давление падает, — слышу я внезапно четкий женский голос рядом.

Он внезапно врывается через темноту, который почему-то становится слишком много, и я ощущаю, будто куда-то уплываю. Уже на инстинктах я делаю последний рывок — сильно напрягаю низ живота, и чувствую, как наступает неимоверное облегчение. Тут же слышу громкий детский крик, и…

Окончательно проваливаюсь в темноту, прошептав лишь “Прости”.

“— А у мишки лапки или руки, Ева?

— Лапки…

— А покажи, как мишка говорит. Р-р-р! Вот так он говорит. Р-р! Видишь, на задние лапы встал? Не подходи близко к клетке, малыш. Будешь сладкую вату?

— Буду, мам…”

Давным-давно забытые воспоминания, где высокая, темноволосая женщина берет за ручку маленькую девочку и ведет к разноцветному ларьку за сладкой ватой, растворяются, как утренний туман.

Я медленно открываю глаза около шести часов утра — напротив, на белой стене висят часы, а через окно падают теплые лучи солнца. Просыпаюсь не трехлетней девочкой, которая держала во сне теплую руку мамы, а уже двадцатилетней Евой. И, повернув голову, я понимаю, что сейчас вместо мамы меня держит за руку Камиль.

Наши пальцы крепко переплетены. Кажется, он заснул в кресле.