Паранойя. Почему он? (СИ) - Раевская Полина Александровна "Lina Swon"

Сережа сидит за столом у панорамного окна и задумчиво глядя на ночной город, курит. Напротив него сиротливо стоит кружка с чаем для меня, от неё исходит едва заметный пар. Сглатываю вставший вдруг колючий ком и, едва переставляя ногами, иду, как агнец на закланье, стараясь смотреть только на эту кружку.

Словно деревянная сажусь за стол и дрожащими руками обхватываю горячущее стекло, продолжая смотреть куда-то себе под ноги, чувствуя каждой клеточкой пристальный взгляд, от которого мурашки ползут по телу. Тишина давит на психику, вызывая еще большее волнение и страх.

Я не понимаю, почему Долгов молчит, но и самой начать разговор у меня не хватает смелости. Поэтому, чтобы хоть как-то избавиться от неловкости, делаю глоток и с удивлением обнаруживаю, что всё, как я люблю: мята, молоко и две ложки сахара. И меня настолько поражает, что Серёжа запомнил мои отбитые вкусы, что сама не замечаю, как встречаюсь с его непонятным, абсолютно нечитаемым взглядом.

-Спасибо, я такой люблю…Чай, - выдавливаю, сама не зная зачем, продолжая тонуть в его вдруг почерневших глазах.

-Я в курсе, что ты любишь, - цедит он и опускает взгляд на моё оголенное бедро. Я же только сейчас замечаю, что ткань соскользнула и не скрывает, что я без трусиков. Кровь моментально приливает к лицу, я лихорадочно натягиваю подол и с ужасом смотрю в побледневшее, злое лицо.

Таким взбешенным я его видела только в тот день, когда он вышвырнул меня из машины, и мне становится до безумия страшно. Наверняка он решил, что я специально и сейчас просто выгонет меня, запретив общаться с Олей. От страха и стыда перестаю соображать и начинаю тараторить, чувствуя подступающую истерику:

-Прости! Я… я не знаю, что на меня нашло я … сейчас вызову такси и… и этого больше никогда не повториться! Я обещаю, я тебя никогда больше не побеспокою! - заканчиваю срывающимся от слёз голосом и подскочив со стула, рвусь прочь. Плевать, что в халате и без денег, только бы подальше отсюда, подальше от него. Но не успеваю сделать и шагу, как Долгов хватает меня за отворот халата, отчего он трещит по швам и с силой впечатывает в стол. Кружка с грохотом падает на пол, разбиваясь на мелкие осколки, ошпаривая ноги, но я не чувствую боли, ничего не чувствую от шока и ужаса, когда он нависает надо мной, сверля диким взглядом, продолжая удерживать за халат, который теперь вообще ничего не скрывает, разъехавшись в стороны.

- Не побеспокоишь, значит, – выплевывает он зло. – Ты что, Насть, вообще ни черта не понимаешь?

Я и правда не понимаю. Ни черта не понимаю и не соображаю! Смотрю, как дура и задыхаюсь от того, что почти голая лежу под ним на столе.

-Ты меня не просто беспокоишь, паскуда такая. Ты во мне сидишь, как зараза лютая. Я забыл, как жить без мыслей о тебе, - припечатывает он, обжигая горячим дыханием, выбивая у меня почву из-под ног. – Каждый, бл*дь, день начинается с тебя и тобой же заканчивается. Везде ты, в каждой… ты… Я заеб*лся! С ума схожу по тебе. Держусь изо всех сил подальше, а ты мне тут «не побеспокою»! Настя, я влюбился в тебя, как пацан, понимаешь ты это или нет?! – чуть ли не орет он мне в лицо, и не дожидаясь ответа скользит губами по моей шее, вызывая у меня сумасшедшую дрожь, шок, эйфорию и еще шквал каких-то совершенно неописуемых эмоций.

Я цепляюсь за его мускулистые плечи, лихорадочно скольжу ладонями по груди, спине, зарываюсь пальцами в волосы, вдыхаю его запах и меня ведет, как пьяную. Мне вдруг становится окончательно на всё плевать: на Ларису, на Олю, на разницу в возрасте, на то, что это будет мой первый раз и что он, похоже, случиться на столе, за которым будет обедать его семья. Я ни о чём и ни о ком больше не хочу думать, кроме нас. В это мгновение в мире существуем только я и он, и я готова выжать из этого по максимуму.

-Серёжа, - всхлипываю, когда он резко усаживает меня на стол и раздвинув мои ноги, устраивается между ними. От соприкосновения с его эрекцией, меня словно электрическим разрядом прошибает, внизу живота всё сладко сжимается, и становится влажным. Откинувшись, подставляюсь под его жалящие поцелуи, лихорадочно шаря по его телу. Я тороплюсь, сбиваюсь, не зная, за что хвататься первым делом, ибо, что как говорится, дорвалась и хочу всего и сразу. Но Серёжа не позволяет, перехватывает мои руки и заведя мне за спину удерживает одной рукой, другой - обхватывает моё лицо и замирает, вглядываясь в мои горящие, пьяные глаза.

-У тебя сейчас последняя возможность сказать мне «нет», -предупреждает он тихо, пожирая меня таким же горящим, шальным взглядом. -Потом не проси…

-Не попрошу, - перебиваю хриплым шёпотом, подаваясь к нему, выдыхая прямо в губы. – Хочу быть твоей.

«Хочу быть твоей»…

Когда я последний раз слышал что-то столь же пафосное? Кажется, лет двадцать назад, а может, и никогда вовсе. Все мои женщины до Настьки выражали свои чувства как-то приземленно что ли, да и выдай одна из них нечто подобное, я бы наверняка поржал. Однако в исполнении моей девочки даже самая заезженная хрень звучит так, что меня до дрожи пробирает, как законченного меломана, чудом попавшего на концерт в Альберт-холл.[1] И смеяться уже совсем не хочется, разве что только над самим собой, умудрившимся в сороковник влюбиться в малолетку, которая вместо «трахни меня» говорит «хочу быть твоей».

Перекатываю на языке эту высокопарную дичь, и дурею, словно пацан, которому подогнали заветную, железную дорогу PIKO производства ГДР, а не х*еву тучу проблем. По-хорошему надо было, конечно, отступить, не мучить, но у меня сил не хватало. Да и где их было взять, если я вдруг понял, что она - та самая, за которую и убить, и сдохнуть не жалко?

Зойка права, я поехавший, великовозрастный придурок. На кой, спрашивается, мне весь этот головняк? А с ней не то, что головняк, с ней полный п*здец на мою голову. Но смотрю на неё, и понимаю, что пох*й.

Выкручусь: отвоюю, выгрызу, вырву. Плевать мне, что ей всего восемнадцать, что она подруга моей дочери и падчерица этой продажной шкуры - на всё плевать! Прежде всего, она - моя, а потом уже всё остальное.

Если вдуматься, во всем этом даже есть некий сакральный смысл, ибо самые важные вещи в моей жизни давались мне огромным, нечеловеческим трудом. Только так я начинал их ценить, и, наверное, нет ничего удивительного в том, что по-настоящему желанная, прости господи, «женщина» не упадет мне с небес, а придется в очередной раз наизнанку вывернуться, жилы порвать и ни раз пожалеть, что ввязался в этот гемор.

Я уже жалею, но остановиться не могу. Да и как тут остановишься, когда вот она – ожившей фантазией. Сколько раз я представлял, как трахаю ее? Наверное, даже по малолетки я столько ни на одну бабу не дрочил. А тут просто чердак сносило: я ее и драл, как сучку, и любил нежно и трепетно, и вылизывал с ног до головы, да чего я только с ней ни делал в своих поехавших мыслях… Однако реальность оказывается до смешного нелепой.

Я замираю, как баран, вдыхаю ее нежный запах, обволакивающий, словно кашемировый свитер крупной вязки, скольжу жадным, голодным взглядом между распахнутыми полами халата, и любуюсь, как чокнутый фанатик, дорвавшийся до мечты, в который раз убеждаясь, что ох*ительней моей Настьки просто не бывает. Вся она, будто для меня созданная: под мои ручищи и габариты, даже ее скромная, но нереально красивая, упругая «двоечка» с дразняще-торчащими сосками.

От созерцания во рту пересыхает, ведет, словно пьяного, прошивает насквозь от лютого голода. Я ее сожру, вылижу всю, и сожру!

Сдавливаю рукой ее, порозовевшие от возбуждения щеки, впиваюсь в приоткрытый, зацелованный рот и без церемоний проталкиваю в его влажную глубину язык. Она судорожно втягивает воздух. У неё вкус мятного чая вперемежку с алкоголем. Слизываю его и едва не рычу от удовольствия.