Татьяна 100 Рожева - Медленнее, ниже, нежнее… (сборник)

Света повернулась к окну. Кулончик прощально блеснул, перед тем как ослепнуть. Еще несколько минут и ему нечего будет отражать.

– Да. Пора… – вздохнула она. – Может, мы… слушай, а что это за звук?

– Где? – спросила я, но уже сама услышала тихое стрекотание. Я прислушалась. Звук исходил из-под моего рабочего стола. – Ааа! – заорала я во всё горло, так, что шкаф плотней прикрыл створки дверей. – Это удлинитель с розетками ожил! Свееееет!!! Свеееетка!!!!

Я кинулась к выключателю и с размаху долбанула по клавише. Кабинет наполнился невыносимо ярким светом и ворчанием двух пожилых ламп «дневного света» под потолком.

Света прикрыла глаза ладонью.

– Ой, как ярко!

Я вырубила верхний свет и включила настольную лампу, отвернув её к окну. Световой круг на тёмном стекле выхватил застывший хоровод из капель, словно застигнутых врасплох в момент тайного празднования именин. Может, Капиных?

– Так лучше?

– Так вообще отлично! – кивнула Света. Кулончик заиграл весёлыми огоньками как гирлянда на ёлке. – Я уже, кажется, пьяная. – Она засмеялась. – Насыщенный какой день получился… А я-то всё мучилась, что нет идеи для рассказа, ан нет! Вот она, родимая!

– Ты пишешь рассказы?

– Балуюсь, как говорил Карлсон.

– Физик Вова сегодня хвастался, что он тебя до издательства дотолкал.

– Он??? Меня???? Ахаха, – Светка разразилась злым хохотом. – А он тебе не хвастался, что хотел тупо денег заработать? Пиши, говорит о своих бабах– пациентках, типа записки психотерапевта, а мне процент за идею. А до издательства я сама дотолкалась, не позднее как месяц назад в ACT по жопе мешалкой дали. И не то, чтоб писанина плохая, нет, сказали, литература хорошая, но некоммерческая. Вот если бы про кокос и пидоров, тогда другое дело. Да и правильно. Слесарю – слесарево. Я доктор, моё дело – лечить.

– А ты давно пишешь?

– С детства. Как Алые Паруса в третьем классе прочла. Звучит пошло, да? Знаю, что у меня нет способностей особых к этому делу, а есть… не знаю… голод какой-то что ли. Я вот и петь совсем не умею, но фальшь моментально слышу, так и с образами. Когда читаю, рождается что-то такое в душе… тревожит, заставляет сто раз про себя повторить, напитаться, хочется запомнить и кому-нибудь рассказать, поделиться этим. Но ни один образ не может противостоять обыденности, он скоро тает и остается только неудовлетворённость, что он не дозрел и не отложился во мне кирпичиком, клеткой моей не стал. Вот поэтому иногда сажусь и пишу. Вова прочел эссе мое на рабочем компе и завёлся – давай пиши.

– Эссе не о нём?

Света улыбнулась.

– Думая о нем, в общем, написала про наши бабьи самообманы и женский вариант павлиньего хвоста, который мы распускаем перед такими же самками. За его чистку и приведение в вид, пригодный для повседневного использования, мне собственно, и платят дамочки весьма разные по внешности, образованию и статусу. Печально, что все мы так бездарно и одинаково врём себе, думая, что обманываем других.

– Я тоже хочу.

– Что? Почистить хвост?

– Хочу услышать что-нибудь твоё или прочитать.

– Да? – с детской надеждой спросила Света. – Сейчас. – Она взяла на колени коричневый портфель, вытащила сложенный вчетверо листок, развернула. – Вот. Сегодня на работе набросала. Это просто мысли. Получилось, будто готовилась к сегодняшнему разговору с тобой. Удивительно, да? Ну, читаю: «Жёны и любовницы», как у Ильфа и Петрова «Водители и пешеходы». Всё относительно. Сегодня ты едешь. Уют и движение. И вдруг, замечаешь, что давно стоишь на месте, ещё время и тебя уже просят выйти. Ты ещё сопротивляешься, цепляешься за «детали», делаешь вид, что это не к тебе обращаются, пытаешься ехать дальше… Но нет. «Это я вам, барышня! На выход». Здравствуй, свежий воздух! Да, прохладно… ножки отвыкли бегать, ручки привыкли только в тепле… Сын тоже вышел вместе с тобой, теперь и ему пешком. Его, правда, предлагают подвезти, но неохотно, из вежливости. А товарищ рванул на скорости, ему легко – «баба с возу», как говорится. Там уже новая пассажирка маячит. Тебе тоже иногда предлагают покататься, но в основном, по кругу. А мальчик, пусть просто подождет. Но нет, слишком болит тело, когда его в последний раз отдирали от замёрзшего сиденья. Я лучше пешочком, по своей дорожке. И ничего, что рюкзачок тяжелеет, он мой, на моих плечах, за моей спиной – это мой опыт…»

Света замолчала, остановив взгляд на застывшем хороводе на стекле.

– Здорово… – произнесла я тихо. – Искренне, но слишком боль слышно…

– Да я знаю, что нездорово. Просто мне так легче, на бумагу. И понимаешь ведь, цинизм и спокойное созерцание прошлого растут только на «остывших углях». У меня вроде подостыли, но ковырять пока рановато. Я тут стихотворенье одно слышала, запомнила сразу, как будто моё. Только недавно научилась не реветь в конце…

Психотерапевт, да, ты, наверное, подумала? Саму лечить надо…

– Я, признаться, так сейчас и подумала. Как все-таки приятно поговорить с умным человеком, даже если он тётенька!

– А уж как если он дяденька! – засмеялась Света.

– А вот как раз ежели он дяденька, скорее всего не стоит рассчитывать на изматывающий секес.

– Потому бабы и мечтают о дураках, – резюмировала Света, и мы расхохотались как две пьяные романтичные истерички.

Смесь французского и молдавского алкоголя в наших организмах давала о себе знать. Нас несло…

– Ксати, о дураках! И о дурах, – веселилась я. – Представляешь, тут познакомилась с дядей по интернету. Такой культурный, загорелый, фотки с курортов в белых брюках и зубах, пишет без ошибок, умные мысли через одну выдает, ну прямо – все что нужно, чтобы увлажниться старушке! Заговорили о встрече. Он, вкрадчиво так, предупреждает – только у меня есть одна деталька – я безработный, цветы и рестораны не обещаю. Не проблема, говорю, денег на пару чашек кофе у меня найдется, а сама думаю – хитрый олигарх, проверяет. Он дальше пишет – у меня есть деталька-два. Глаз один стеклянный. Ну, думаю, шутка старая, но хорошая, чего её не пошутить? Отвечаю – не проблема, а у самой уже слюни текут, точно принца словила. Встречаемся. Я с прической, на каблуках, стою, предвкушаю. Приходит такой полубомж в лыжном костюме, последнем приличном, глаз и вправду стеклянный. Все по чеснаку.