Испорти меня (ЛП) - Грей Р. С.

— Я здесь, чтобы добровольно предложить свои услуги.

У меня расширяются глаза и краснеют щеки. Это звучит как сексуальный эвфемизм. Я сразу представляю, как он поцелуями по всему моему телу прожигает кожу. Это трикотажное платье очень легко разорвать на две части. Потом включается мой мозг, и я начинаю понимать значение его слов. Конечно, он улавливает мою реакцию, и, кажется, он слегка удивлен этим.

Я прочищаю горло и беру верхнюю книгу со стопки на моем столе.

— Почему? Эээ... — Я прочищаю горло. — Почему ты хочешь стать добровольцем здесь?

— Общественная работа по приказу суда. Это обязательно из-за той драки несколько недель назад. Помнишь?

— А, точно. — Я снова смотрю на него. Помню ли я? Каждая секунда той ночи навсегда врезалась в мою память. Его слова, его вид. Я помню подбитый глаз и красную, опухшую губу. Сейчас, его губы в порядке, на самом деле, Бен в отличной форме. Я смотрю на них и бездумно говорю:

— У тебя хорошо зажил глаз.

Он пальцами прикасается к уголку глаза, и я вынуждена смотреть туда, на яркий оттенок и черные ресницы.

Я знаю, что в ближайшее время кто-то из нас должен заговорить. Мы не можем, как сейчас, продолжать смотреть друг на друга, поэтому мысленно пинаю себя и выдавливаю слабую улыбку.

— Жаль, что не осталось шрама — он дал бы тебе определенный имидж.

Затем я шлепаюсь за свое рабочее кресло и трижды щелкаю мышкой, пытаясь разбудить компьютер. Хочу показать ему, что я занятая девочка. У меня есть рабочие обязанности, которыми я должна заниматься: электронная почта, конференц-звонки и финансовые документы. Ах, верно, я детский библиотекарь. В нескольких шагах кричит ребенок, и я вспоминаю, что я такая же устрашающая и деловая, как церковная мышь. В мои планы на сегодня входят чтение сказок о принцессах и игры с детьми.

Все еще делаю реальное шоу, набирая на клавиатуре кучу бессмысленного бреда, на всякий случай, но мой компьютер не хочет мне подыгрывать. Он блокирует меня, потому что я вводила неправильный пароль очень много раз. Раздается громкий, злой шум, похожий на сирену, и я хмурюсь от своей глупости.

— Сломался компьютер? — спрашивает Бен, и когда я поднимаю взгляд, вижу, что у него едва заметная ухмылка. У меня переворачивается желудок, словно при езде в парке аттракционов. Это не сработает. Он не может оставаться здесь надолго, давая мне надежду, где ее нет.

— Все в порядке. В любом случае, извини, что разочаровала тебя, но единственное место, где нужны волонтеры, это тут, внизу, в детском отделении. Я не думаю, что ты готов к этому. Детские разговоры, кричащие малыши, испорченные штаны... — Я морщу нос, чтоб он понял.

Бен смотрит вдаль, словно обдумывая все возможности, которые я только что ему описала. Я не вижу отвращения на его лице, как предполагала.

— Реально... всегда много какашек. — говорю я, стараясь по какой-то безумной причине убедить его уйти. Наверное, потому что в этот самый момент я плохо себя контролирую. И знаю, что выставляю себя полной дурой, но никак не могу остановиться. Я хочу, чтобы Бен сделал шаг назад. Или еще лучше, хочу, чтобы он сделал десять шагов назад. Я смирилась с тем фактом, что снова его не увижу. Я считаю, что это будет к лучшему. К чему еще может привести общение с Беном Розенбергом, кроме невзаимных чувств и адской боли?

Потом я понимаю, что у меня есть еще одна веская причина, почему он не может быть волонтером.

— Кроме того, я должна держаться подальше от тебя. Очевидно же, что из-за неприятностей. Правда, Бен?

— Что?

— Неприятности?

Он выглядит, словно я сбила его с толку, хотя, наверное, так и есть.

Я поднимаю со своего стола книги и иду назад к стопкам. Если он хочет продолжить разговор, то вынужден пойти за мной.

— Почему ты так думаешь?

Я смотрю на Бена через плечо. Могу поклясться, он смотрел на мою задницу, но я не уверена.

— Мой папа предупреждал меня по поводу тебя. Он сказал, что ты и твоя семья думаете, что все в Клифтон Коуве принадлежит вам, даже люди.

— Похоже, твой папа плохо меня знает. — Его слова пропитаны раздражением.

Теперь я чувствую себя ужасно из-за того, что ранила его чувства своими словами, когда на самом деле, возможно, он полная противоположность. Между нами высокая стена. Такое чувство, что здесь нет ни души. Я прижимаю к груди книги и перевожу на него взгляд. Бен хмуро смотрит на меня, и его рот сжат в резкую линию.

— Я не хотела тебя обидеть. Извини, если сделала это.

Он не отвечает.

У меня учащается сердцебиение, и я не хочу быть с ним один на один. Здесь десяток детей — неужели так трудно одному из них прибежать к нам и убрать это растущее напряжение между нами? Возможно, стоит принести одни испорченные штаны, о которых я его предупреждала?

Я пытаюсь найти решение наших проблем. Бен должен стать волонтером, чтобы исполнить предписание, а мне нужно держаться от него подальше. Одному из нас в итоге нужно будет уступить, и это, похоже, буду я. Я никогда не умела настоять на своем, но, возможно, могу получить из этого выгоду.

Я вспоминаю свой день рождения и тот самый момент, когда я, уставившись в свое отражение, загадала то желание.

Ко мне приходит мысль, и я решаю озвучить ее, пока мой мозг не решил, хорошая это идея или плохая. Скорее всего — последнее.

— Так вот, ты сможешь стать здесь волонтером, если кое-что сделаешь для меня.

У него с подозрением сужаются глаза.

— Что?

— Ничего, забудь об этом.

— Что сделать?

— Это глупость.

— Мэдисон, скажи.

У него жесткий тон и такие властные слова, что я выпаливаю:

— Я хочу, чтоб ты помог мне измениться.

— Измениться? — Его взгляд пробегается по моему платью, словно я имею в виду это не в переносном, а буквальном смысле.

Мне нужно быть более конкретной, а это значит, открыться ему, несмотря на осуждение и насмешки. Я никак не смогу объяснить свою просьбу, не засмеявшись с самой себя.

Но надо быть честной с собой. Этот год будет таким же, как год или два назад. Через одиннадцать месяцев я буду стоять на этом же месте и задувать свечи с убогого торта, любезно предоставленного миссис Аллен. Илай уедет в медовый месяц с Кевином, а Кэти уйдет, на ее месте будет новый скучающий стажер, отчаянно желающий быстрее вернуться домой.

Итак, я глубоко вздыхаю и говорю правду, всю правду, и да поможет мне Господь.

— Я хочу, чтобы ты, ну знаешь... помог мне стать... другой.

— Другой?

О, да. Что значит другой? Всю свою жизнь я была в роли хорошей девочки. Следовала правилам. Придерживалась комендантского часа.

— Я хочу, чтоб ты испортил меня.

Я зажмуриваю глаза.

Вот. Я сказала это.

— Извини, но я ничего не слышу. Ты закрываешь свой рот рукой.

О, верно. Ууупс.

Он наклоняется вперед и насильно опускает мою руку. Мы прикасаемся друг к другу, и у меня начинает ГОРЕТЬ кожа, и, вероятно, Бен это понимает, потому что отпускает ее. Хотя, он опоздал. Я могу ощущать на коже его тепло, и я сжимаю кулак, чтобы попытаться удержать это ощущение на себе как можно дольше.

— Мэдисон, — произносит он.

Мое имя — как заклинание на его губах, и мне надоело быть хорошей девочкой, надоело всегда оставаться на своем месте в поиске легких путей. В одну секунду я стою перед Беном Розенбергом, слишком напуганная, чтобы быть честной, боясь, что он подумает обо мне. В следующую — становлюсь беззаботной и кричу:

— Испорти меня!

Я вздохнула, словно сняла с груди валун весом в миллион фунтов, и, вау, я все еще на работе и определено наделала шума. Господи, что я сделала? Испорти меня?! Что это вообще значит?

Мамочка с маленьким ребенком ходит между рядами и с ужасом смотрит на меня.

— ...это название книги, о которой я тебе говорила, — бормочу я. — Бестселлер по версии Нью-Йорк Таймс, отличная сюжетная линия. — Я широко ей улыбаюсь, чтобы сбить ее с толку, но она продолжает наклоняться к руке дочери и тащить ее прочь.