Виталий Протов - Северное сияние

– …и я бы хотел видеть тебя.

– Хорошо, – ответила она.

Он обнял ее и поцеловал в родинку на шее, понимая, что выглядит смешно в ее глазах. Но он ничего не мог с собой поделать – она вызывала в нем совершенно нелепые приступы нежности.

– Хорошо, – еще раз повторила она и, не утруждая себя детальными договоренностями, направилась к двери – щелкнул замок, дверь распахнулась, потом закрылась, и девочка исчезла, оставив его один на один с эйфорией только что пережитого блаженства, больной совестью и странными мыслями.

Он плеснул себе коньяка, включил телевизор и погрузился в созерцание какого-то детектива, главное достоинство которого состояло в том, что смотреть его можно было с любого места. Или не смотреть. Он смотрел, но эффект его смотрения был абсолютно такой же, как если бы и не смотрел, потому что, попроси у него кто рассказать, что он видел, он не смог бы припомнить ни одного сюжетного хода.

Наконец его сморил сон. А весь следующий день прошел у него под ее знаком – ее образ преследовал его, в каких бы кабинетах он ни появлялся, в какие бы технические подробности проекта не вникал.

Он с трудом дожил до сумерек и в ресторан нетерпеливо спустился на полчаса раньше, чем вчера. Оглядел зал – ее не было. Он заказал себе тот же обед, что и вчера, и принялся автоматически и без всякого аппетита есть. Он сколько можно растягивал эту жевательную процедуру. Заказал себе, как и вчера, стопку водки. Потом кофе. Ее все не было. Он просидел еще полчаса за пустым столиком. Потом встал и поплелся к себе в номер, утешая себя мыслью, что, мол, она найдет его и там, если появится. Она не появилась.

Ночью ему снились эротические сны, одеяло на нем дыбилось, он просыпался, схватив в очередной раз руками не девочку, а пустоту, чертыхался и засыпал снова.

Новый день был похож на предыдущий с той только разницей, что на сей раз он заставил себя спуститься в ресторан позднее, рассчитывая задержаться там подольше – на всякий случай.

Девочки не было. Он мучил свой шницель, или бифштекс, или как уж он у них там назывался, нарезая его микроскопическими кусочками, растягивая как можно дольше это неудовольствие. Наконец, настал черед кофе. Он отхлебывал его маленькими глотками, уже видя донышко чашки. Оставалось сделать еще два-три глотка, когда он услышал у себя за спиной чуть хрипловатый женский голос:

– Ну и как тебе наши северные девушки, Серега? – последнее слово было произнесено явно издевательским тоном.

Он повернул голову – чуть сбоку от него стояла администраторша, та самая, которую он называл про себя мегерой. По ее лицу гуляла улыбка, соответствующая тону – издевательскому.

– Неужели же ты меня не узнал? – продолжала женщина. – Ты позволишь? – она, не дожидаясь разрешения, уселась за его столик. – А я как увидела – сразу узнала. Смотрю – Серега. Правда, раздобревший, постаревший, но еще вполне узнаваемый. В отличие от меня – ты ведь меня не узнал. Или не захотел узнавать. – Теперь в ее голосе послышались горькие нотки. – Блудливый Серега. По-прежнему сладкое любишь, да? Как тебе Танечка, понравилась?

Он внимательно смотрел на эту женщину, пытаясь вспомнить, но ничто не откликалось в его памяти. Потом словно что-то щелкнуло, забрезжило, пленка открутилась на двадцать лет назад, и перед ним всплыло молодое лицо его любовницы тех лет, той самой, роман с которой так мучительно (на целых три месяца!) затянулся. Оксана – вот как ее звали, вспомнил он вдруг это не северное имя. Вспомнил он и другие мучительные подробности двадцатилетней давности.

«Бог ты мой, – сказал он себе, – какая странная штука память: избирательная. Сколько я уже здесь? дней пять? и вот ведь все это время мой мозг противился этим воспоминаниям, потому что они были мне неприятны, моя память увела их куда-то на задний план, на обочину, словно было все это с кем-то другим».

– Вот теперь я по твоему лицу вижу – вспомнил. Может и не все, но кое-что у тебя в памяти все же осталось. Э, да бог с ним, то, что было, давно быльем поросло. А может, и не поросло. Но все равно прошло. Так что давай лучше поговорим о дне сегодняшнем. Я у тебя про Танечку спросила – как она тебе приглянулась? А то я смотрю, ты потерянный какой-то. Может, скучаешь по ней?

– А ты что здесь, вроде как бандерша по совместительству? – зло сказал он.

– Ой, слово-то какое, я таких и не слышала. Ты ведь помнишь – я серая, книг, не в пример тебе, не читаю. Но я догадываюсь, что оно должно значить. Я здесь администратор. Ну и еще девочкам нашим помогаю подрабатывать. Точнее, не мешаю. У нас ведь нравы строгие. Так что если что – вот вам бог, а вот – порог, и мотай отсюда куда подальше. Но я, если ко мне с душой, на многое закрываю глаза. И девочки меня не забывают. Вот и Танечка позавчера со мной поделилась – а мне тысчонка к моему жалованью очень даже кстати. Там Танечка пожертвует на бедность, там Леночка… Глядишь, кое-что и наберется. Вот я и подумала: уж не потерял ли ты Танечку, не послать ли за ней кого. Мне ведь еще тысчонка совсем не помешает. А то, может, ты бы девчонку себе на всю свою командировку прописал – я бы и на это глаза закрыла. Ты ведь, видать, человек не бедный, можешь себе это позволить. Так послать за Танечкой-то?

Сергей подозвал официанта, расплатился и, словно проглотив язык, потрясенный, отправился к себе.

– А то позову, – то ли вопросительно, то ли ставя его перед фактом, сказала она ему вслед. Он даже не повернулся, а если бы повернулся, то увидел бы улыбку, жестокой петлей искривившую ее губы.

Он закрылся у себя в номере с початой бутылкой коньяка, оставшейся после прихода к нему девочки, и весь вечер против воли предавался ставшим теперь навязчивыми воспоминаниям тех далеких дней.

Это было посредине его второго – последнего – года в городке. Он познакомился с Оксаной на районной конференции молодых специалистов. Она – восемнадцатилетняя выпускница какого-то местного техникума, он – отбывающий повинность специалист из полустоличного города. Они оказались на соседних креслах местного дома культуры, где их в принудительном порядке заставляли в течение трех часов выслушивать доклады каких-то райкомовских инструкторов, молодых людей с горящими глазами – тоска смертная. К концу первого часа он позволил себе маленькую вольность – прикоснулся локтем к локотку соседки. Она не отдернула руку. Он спустя еще несколько минут прижался к ней плечом. Она ответила на его движение. Все между ними было решено еще до конца конференции.

Она оказалась довольно милой девчонкой, и их роман закрутился. К нему тогда на пару дней приезжала матушка – проверить, не отбился ли сынок от рук, – и так случилось, что ему пришлось представить Оксану матери. Мать тогда высокомерно кивнула ей головой, и те час или полтора, что они провели вместе, была холодна, как лед: не чета эта девчонка его любимому сыночку, пусть у нее никаких сомнений на сей счет не будет.