Паркинсон Кийз - Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 1

— Да, да! — быстро отозвалась она. — Да, мсье, вы совершенно правы. Подумать только, а я держу вас за порогом все это время, словно какого-то нежеланного гостя! Прошу вас, входите, поднимайтесь в дом, — продолжала она. — А что, возможно, я и встречала вас прежде… Как я могла забыть? Большинство своих поездок муж совершил до нашей женитьбы, после он был занят строительством этого дома. Но время от времени ему все же приходилось уезжать, и в этих случаях я сопровождала его. Он никогда не соглашался расстаться со мной даже совсем ненадолго.

Говоря это, она дошла до лестницы и остановилась, приветственно протянув руку. Клайд, приблизившись, поднес ее руку к губам и поцеловал, но в этом жесте, как и в предшествующем разговоре, учтивость постепенно сменилась чувством менее подходящим для подобных случаев.

— Я вполне понимаю неохоту мсье Лабусса расставаться с женой хотя бы на один день, — произнес он. — Или на одну… — Он не произнес слова «ночь», но оно повисло на его губах, как несколько минут до этого на ее губах замерло приглашение, и она оба прекрасно понимали это, равно как и то, что высказать желаемое им помешали лишь условности. Она отняла руку, но не резко, а так, словно имела в виду легкий упрек.

— Своими комплиментами, мсье, вы смущаете меня, — проговорила она. — Ну, да ладно, позвольте, я провожу вас в гостиную и оставлю там ненадолго, чтобы распорядиться о прохладительном.

И она распахнула огромную дверь, расположенную под широким веерообразным окном. Взору Клайда открылась зала, разделяющая весь дом пополам и кажущаяся широкой лишь из-за своей огромной длины. В этом отношении зала соответствовала обычной планировке плантаторских домов на Глубоком Юге[5], но двойная гостиная, куда мадам Лабусс провела гостя, весьма отличалась от того, что ему приходилось видеть прежде. Как и зала, она проходила по всей длине дома; сводчатая колоннада отделяла передний вход от заднего, однако это скорее прибавляло пространства, нежели скрадывало его. Стены и потолки были щедро украшены фресками, и, хотя шторы были задвинуты из-за палящего солнца и в гостиной стоял полумрак, Клайду все же удалось рассмотреть, что на них изображено: вверху стен он увидел шпалеры, увитые цветами и виноградными лозами, а над шпалерами — птиц с ярким оперением, нарисованных так, словно они сновали во все стороны на фоне ослепительно голубого неба; на потолке же в тон стенам были нарисованы два херувимчика, которые, казалось, поддерживали хрустальные люстры.

— Вижу, вы по достоинству оценили эти красивые фрески, — тихо сказала мадам Лабусс, заметив, с каким видом гость осматривается вокруг, и услышав одобрительные восклицания по поводу увиденного. — Что ж, оставляю вас изучать фрески и распоряжусь насчет скромного угощения, которое смогу предложить вам.

Плавно скользя, она грациозно удалилась; ее пышные юбки вздымались — было очевидно, что мода на «греческий наклон»[6] еще не дошла до побережья. Больше Клайд не разглядывал ее немодного платья с кринолином, его взгляд сосредоточился на чрезвычайно тонкой талии. Мерилом женской красоты всегда считалась талия, которую мужчина может обхватить пальцами, но Клайду редко попадалась фигура, способная угодить его вкусу. Даже у Люси не такая, с досадой припомнил он. Он убедился в этом однажды. Люси тогда совсем разнежилась и готова была растаять, а он вместо того, чтобы обнять ее, умышленно сложил ладони у нее на талии. Пальцы встретились сзади, однако большие пальцы не смогли сомкнуться спереди, а он так надеялся на это, считая фигуру Люси идеальной! И Люси, огорченная, вспыхнула, вырвавшись из его объятий, — она явно догадалась, о чем он думает. Он не мог решить тогда, огорчилась она или обиделась на него. Люси была очень чувствительна и застенчива. Несмотря на то, что она была матерью двоих детей, иногда не укладывалось в сознании, что перед вами молодая вдова, а не юная девственница.

Что ж, эта женщина тоже побывала замужем и, безусловно, не нуждалась во вдовьем трауре, чтобы открыть факт своего знакомства с брачными узами. Ее поведение было безупречным, но в ее внешности и манере держаться не было ничего девичьего. Клайд подумал о том, как бы она отреагировала, попытайся он измерить ее талию. Не то чтобы его страсть к Люси угасла, нет. Она была такой нежной и красивой и абсолютно отвечала всем требованиям, предъявляемым южанке благородного происхождения. Но Люси сейчас находилась в Виргинии, а он — в Луизиане, а его обаятельная хозяйка с тоненькой талией не была, как он думал, южанкой благородного происхождения в обычном смысле этого слова. По слухам, Маршан Лабусс во время одной из своих поездок в Европу познакомился с некоей молодой француженкой по имени Доротея, и они безумно влюбились друг в друга почти с первого взгляда. Что ж, теперь, когда Клайд увидел эту девушку или, скорее, grand amourense[7] в полном ее расцвете, он вполне мог понять Лабусса. Ибо не сомневался, что Доротея действительно была grand amourense, или, по крайней мере, имела к этому все задатки…

Он попытался не думать о Доротее Лабусс и ее тоненькой талии и стал размышлять о том, не будет ли непозволительно дерзким с его стороны немного раздвинуть шторы, чтобы отчетливее рассмотреть фрески, но тут мадам Лабусс вернулась в гостиную. За ней следовала неуклюжая и неопрятная негритянка с красиво сервированным серебряным подносом.

— Поставь его сюда, Белла, — приказала негритянке мадам Лабусс, указывая на маленький резной столик напротив софы, обтянутой парчой, — и можешь идти. Ты мне больше не нужна. — Когда негритянка нехотя удалилась, хозяйка тихим голосом продолжила: — Эти современные негры совершенно не имеют представления о том, как положено прислуживать, и их невозможно научить тому, чему они не хотят учиться. Не знаю, отчего это происходит — от их тупости или от лени. Но все же, пока у нас еще есть рабы…

Она так и недоговорила, мило пожав плечами. Затем из изящного севрского кофейника стала наливать кофе в не менее изящную чашечку. Клайд подозревал, что Белла могла подслушивать из залы, и полагал, что хозяйка разделяет его подозрения, ибо больше она не провоцировала его на комплименты, а завела милый, но ни к чему не обязывающий, пустой разговор, а он тем временем выпил три чашки кофе, который нашел великолепным, и съел два маленьких невкусных пирожных, поданных к кофе.

— Может быть, сигару? — осведомилась мадам Лабусс. — Мой дорогой супруг после кофе всегда любил выкурить сигару.

— Очень бы хотелось, однако меня беспокоит мысль, что дамам обычно неприятно, если мужчины курят в их присутствии… По правде говоря, они не считают истинным джентльменом мужчину, который так поступает.

— Ценю вашу деликатность, мсье. Однако в здешних местах дамы несколько снисходительнее.

— Вы сказали «в здешних местах». И чем же вызвана такая милая снисходительность?

— Вот вы и выдали себя, что вы не из Луизианы. Неужели вам ни разу не приходилось слышать о черном луизианском табаке[8]?

— Теперь, когда вы упомянули о нем, мне кажется, что я что-то слышал. Но я почти не разбираюсь в этом. Где же он произрастает? На вашей плантации?

— Да, вон на той, к северу от дома. И что удивительно, он нигде больше не растет. И никогда нигде не цветет, кроме как на маленьком треугольном участке, что недалеко отсюда.

— Его ведь называют пьерик. Довольно странное название для сорта табака. Не объясните ли мне, почему его так назвали?

— Название происходит от имени Пьер. Первого поселенца, который стал выращивать его, звали Пьер Шане. Когда он с другими акадцами прибыл сюда из Новой Шотландии, то обнаружил, что индейцы выращивают такой особый табак. Пьер Шане показал им, как его улучшить, вот они и назвали этот сорт в его честь. Он поэтому и разбогател. Кое-кто из потомков Шане по-прежнему продолжает возделывать пьерик — например, Винсенты, что живут на Виктории… Это плантация чуть выше по реке… Но я не должна утомлять вас всеми этими древними историями, тем более что вы не курите, а только слушаете.

Тогда Клайд вытащил сигару из коробочки, лежавшей в кармане его фрака, снял с нее колечко с обозначением фирмы, приготовился раскуривать и, не выпуская из пальцев спички, сказал:

— Я весьма ценю, что вы любезно позволяете мне потворствовать скверным привычкам. Но я все-таки не решаюсь закурить в такой элегантной гостиной. Вероятно, вы уже забыли, что запах табачного дыма — даже от некрепкой сигары — въедается в шторы и обивку мебели, особенно там, где окна закрыты. Может быть, мы перейдем куда-нибудь в другое место?

— Вы очень деликатны. Если вам угодно, я могу отвести вас в игорную залу.

— Игорную залу?!

— Совершенно верно. Это прямо через холл, напротив столовой. Мой муж считал, что этот дом должен во всех отношениях отличаться от других домов. Он заявил, что не желает, чтобы в нем витал дух чопорности; ему хотелось, чтобы вокруг царило веселье. Он намеревался превратить дом в центр развлечений, и не только для нас, но и для всех наших друзей. Кроме того, ему хотелось, чтобы дом стал как бы постоянным напоминанием об удовольствиях, которые он испытал, — от огромных речных пароходов… чтобы дом напоминал о них как своей атмосферой, так и архитектурой. Вот почему он придавал такое большое значение игорной зале.