Сьюзен Льюис - Классная штучка

Наконец Эшли подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза.

И Джулиан взглянул на неё - заплаканную и несчастную; никогда он не любил её так сильно, как в эту минуту.

- Поцелуй меня, Джулиан, - прошептала она.

И он приник к устам Эшли и, впившись в её теплые мягкие губы, почувствовал, как они дрожат. В это мгновение ему было бы как никогда легко сказать, какие чувства он на самом деле к ней питает. Он мог бы послать все к черту и остаться с ней. Но... жизнь его уже была втиснута в определенные рамки, и он собирался неукоснительно следовать выбранному пути.

- Давай разденемся и ляжем в постель, Джулиан, - попросила она. - В последний раз.

У Джулиана перехватило дыхание; охватившее его желание сжигало его, стало почти непреодолимым. Однако, ещё раз взглянув на её заплаканное лицо, он понял: нельзя! Так только хуже будет. И покачал головой, превозмогая себя. Эшли отшатнулась и разразилась рыданиями.

- Не надо, Эш, - попросил он, гладя её волосы. - Ты ведь знаешь: когда я потом уйду, тебе станет ещё тяжелее.

От этих слов Эшли захотелось умереть.

Она встала, одернула платье и поправила растрепавшиеся волосы. В горле стоял комок. Сглотнув, она сказала:

- Ты хочешь, чтобы я написала прошение об отставке прямо сейчас или можно повременить до понедельника?

Джулиан со вздохом помотал головой.

- После всего этого, Джулиан, - пылко заговорила она, - я больше не могу работать рядом с тобой. Ты должен это сам понимать. Я готова просто сгореть от стыда. Никогда меня так не унижали. Господи, какая я же дура!

- Не надо, Эш! - с жаром выкрикнул он. - Прошу тебя, не говори так! Я не хочу, чтобы ты уходила.

Она нервно поправила прическу.

- Я просто не представляю, что мне теперь делать.

- Может быть, дать тебе отпуск? Выйдешь на работу после Рождества.

При слове "Рождество" Эшли вздрогнула и отвернулась.

- Может быть, - глухо промолвила она.

- Тогда, по крайней мере, нам не придется какое-то время сталкиваться в коридоре.

- Да.

Он прекрасно понимал, что рассуждает крайне эгоистично, но сейчас так и впрямь было бы лучше. Тем более, что ему и самому было бы трудно встречаться с ней и сознавать, что между ними все кончено. Или, ещё хуже представлять, что она встречается с кем-то другим.

- Сейчас у меня такое настроение, что я предпочла бы вовсе никогда больше не видеть тебя. - сказала Эшли. - Так было бы легче для нас обоих.

- Может быть, ты после Нового года это решишь?

Эшли кивнула и натянуто улыбнулась. Сердце Джулиана оборвалось. Он должен немедленно уйти. Бежать! Не то растает и передумает.

- Обещай мне кое-что, Джулиан.

- Если смогу.

- Никогда мне больше не звони. Не пиши писем. Никогда даже не спрашивай, как у меня дела.

Он промолчал.

- Пожалуйста, Джулиан, дай мне это обещание. Поклянись, что никогда не попытаешься увидеться со мной во внеслужебное время. Что никогда даже не заговоришь со мной... о нас.

- Но...

- Пожалуйста. Если ты пообещаешь, то я буду твердо знать: все кончено. И выброшу дурацкие надежды из головы. Никогда больше не буду просиживать часами у телефона, надеясь, что ты позвонишь. Никогда не войду к тебе в кабинет, надеясь услышать слова "я тебя люблю". Умоляю тебя, Джулиан, обещай мне!

Джулиан устало потер глаза, мысленно преклоняясь перед этой мужественной женщиной.

- О'кей, обещаю, - сказал он.

И посмотрел на часы. Эшли перехватила его взгляд и встала. Поднялся и Джулиан.

В молчании они прошли к двери.

- Береги себя, - сказал он на прощанье, поправляя выбившуюся прядь волос на голове Эшли.

Она кивнула, не поднимая глаз.

- Хорошо. Ты тоже.

Закрыв за ним дверь, она бессильно привалилась к стене, борясь с болью и паническим страхом. Оглянулась по сторонам. Собственная квартира вдруг показалась ей чужой и пустынной, как одиночная камера.

Эшли медленно вернулась в гостиную. Елка подмигнула ей из угла, и она решительно выдернула гирлянду из розетки. Затем, повернувшись, обо что-то споткнулась. Подарки! Господи, и что ей теперь с ними делать? Впрочем, это ещё цветочки. Как ей теперь после того, как на понастроила таких планов, встречать Рождество? Новый год? Как вообще жить? И хочет ли она вообще жить? Мир, казалось, опустел и сделался совсем чужим, однако Эшли знала, что самое страшное ждет её впереди. Обида, боль, унижение, мучительное одиночество. Все это ей уже довелось испытать однажды, после развода с мужем. Тогда ей удалось преодолеть этот кошмар. Теперь же - не удастся. Главное, что самой Эшли уже не хотелось снова проходить этот страшный путь. Терзаться болью всякий раз, когда она вспомнит про Джулиана. Представит его вместе с Бланш. А бесконечные одинокие вечера? Терзания плоти по ночам? Эшли прекрасно понимала, что её ждет, и не хотела терпеть эту безрадостную участь.

Она побрела в ванную. Перед глазами все плыло, а боль, ещё только что немилосердно терзавшая её сердце острыми клыками, теперь накатывала медленными, но безжалостными волнами. Перед глазами то и дело всплывало лицо Джулиана. Серьезное, но вместе с тем улыбающееся. С глазами, в которых светилась любовь. И, словно из далекого прошлого, она услышала собственный голос: "Я люблю тебя, Джулиан. Я люблю тебя". И тут же вспомнила, как промолчал Джулиан.

В руке её незаметно очутилась баночка аспирина. Эшли изумленно уставилась на нее. Вытрясла на ладонь таблетки. Сколько их - двадцать? Тридцать? Маленькие и белые кружочки невинно покоились на её ладони. Она ткнула в них пальцем, отчего несколько таблеток упали на пол.

Взяв с полки стакан, Эшли доверху наполнила его водой, даже перелив немного. Затем, посмотрев на себя в зеркало, насмерть перепугалась, с трудом узнав собственное отражение. Положила в рот пару таблеток и, запив водой, проглотила. Уставилась на остальные, по-прежнему кучкой громоздившиеся в ладони.

Вдруг ночь прорезал оглушительный рев сирены "скорой помощи". За ним другой, третий. Дождавшись, пока рев затих вдали, Эшли снова посмотрелась в зеркало.

Плечи её затряслись, а из глаз градом полились слезы. Резко размахнувшись, она швырнула таблетки на пол.

- Джулиан! О, Джулиан!

Ухватившись за раковину умывальника, она медленно сползла на пол. Господи, и что на неё нашло? неужто она и правда хотела свести счеты с жизнью? Ведь он позвонит. Нарушит данную ей клятву и позвонит. Непременно. Иначе и быть не может. Он слишком влюблен в нее, чтобы вот так просто повернуться и уйти навсегда.

- Он позвонит! - громко выкрикнула Эшли. - Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он позвонил!

ГЛАВА 3

Брать интервью во время съемок дело и без того непростое, а сильный дождь превращает задачу в почти невыполнимую. А команда Дженнин и без того прибыла на взводе. Для начала, люди опоздали и были здорово раздражены (им неправильно указали, как проехать к месту съемок), так что Дженнин знала: ещё чуть-чуть, и против режиссера, который и в лучшие свои дни не славился решимостью в поступках, поднимется возмущенный ропот. Она это поняла ещё утром, когда он позвонил ей в половине восьмого и спросил, что ему надеть. На улице стужа, сильный дождь, на причале наверняка леденящий ветер, а этот кретин не знает, что ему надеть!

- Шорты и котелок! - рявкнула она и повесила трубку.

А вот эстрадный певец, у которого она собиралась брать интервью, был как раз парень вполне приятный. В отличие от его агента - премерзкой и заносчивой бабы. Дженнин дала себе зарок, что в отснятом материале эта стерва даже не мелькнет. Кроме, разве что, одного-единственного плана с невыгодном для неё ракурсе "снизу вверх". Дженнин была уверена, что сумеет уговорить своего оператора снять её именно так. Тогда передача выйдет закачаешься оближешь. А Дженнин Грей тем и славилась, что умела делать качественные передачи.

Когда она впервые приехала в Лондон, ей было всего двадцать два, однако уже в этом возрасте Дженнин считала себя взрослой и умудренной опытом. Вот почему её так потрясло, когда журналисты и аналитики, с которыми она начала работать, потешались над ней, передразнивая её йоркширский акцент. Тогда Дженнин было не до смеха - она прекрасно понимала, что за шутками и поддразниваниями укрываются снобизм и презрение. В итоге, решив, что, если врага нельзя победить, то надо вступить в его ряды, она потратила изрядную долю своего довольно скудного жалованья на курсы дикции. Прилежно прозанимавшись целый год, она научилась говорить как истая уроженка Лондона. Лишь иногда, выйдя из себя, она сбивалась на йоркширский диалект. Впрочем, со временем это случалось все реже и реже.

Теперь, вспоминая о своей тогдашней горячности и нетерпеливости, Дженнин посмеивалась: в те дни её отличало стремление угодить буквально всем. Сейчас же, близкая к пику карьеры, она приучилась смотреть на вещи совершенно иными глазами. Билл Прюитт, главный редактор её еженедельной телепрограммы, был убежден, что Дженнин покорит любую высоту. Он прекрасно помнил, как девять лет назад впервые спросил её, о чем она мечтает.