Елена Кривская - Глинтвейн на двоих

Кленовского прорвало:

— Я все понимаю, — сказал он, как-то скрипуче, будто не своим голосом, — Денисовой надо ехать. Она мне симпатична. Насчет молодых ученых — все правильно. Но неужели нет возможности послать двух?

— Фонды, дорогой Юлиан Петрович, фонды. Знаете, сколько стоит поездка одного человека? Вы испугаетесь, когда узнаете. Оргкомитет оплачивает только часть. Отель, экскурсионное обслуживание, еще кое-что. Остается непокрытой сумма в тысячу двести долларов. Для университета это много, знаете ли. Словом, мы можем профинансировать участие только одного человека.

Ректор открыл сейф и извлек документ.

— Я с вами полностью откровенен, дорогой коллега. Вот приглашение из оргкомитета. Пришло позавчера. Приглашаются два участника: Денисова и вы. А вот здесь, видите, приписка: оргкомитет берет на себя только часть расходов. Остальное доплачиваем мы. Доклады публикуются в любом случае — вот вам и компенсация…

— А если бы нашлись эти тысяча двести долларов?.. — без особого воодушевления спросил профессор.

Но ректор, казалось, ухватился за эту мысль:

— Конечно же, конечно, Юлиан Петрович, в этом случае препятствий бы не было. Времени, конечно, немного. Но… поищите. Кругом столько фондов. У вас такая известность в научном мире. Безусловно, в этом случае мы бы пошли навстречу.

Разговор был закончен. О деньгах профессор спросил без особой надежды. Конечно, он не собирался ходить по фондам, клянчить. Спрашивая, он хотел увести разговор от темы, которой так неосторожно коснулся ректор. И от которой у него опять появилась тупая боль во лбу.

Ректор вскользь упомянул про пик научной карьеры. Говоря простыми словами, это — старость.

Скоро он будет никуда не годен. Какие Салоники? Пора на свалку.

Ночью ей сдавило виски, сердце замирало и проваливалось куда-то. Очевидно, менялась погода, а у нее была сильнейшая метеозависимость. Она еще не заснула, тихонько лежала на правом боку, прислушиваясь к ударам сердца, пока сквозь шторы не забрезжило серенькое утро. Раздвинув шторы, она убедилась, что солнце, так любившее играть со стеклами очков ее профессора, сегодня ушло бесповоротно. Над городом повисла грязно-серая, мокрая простыня туч.

Она сбросила ночную рубашку, поднялась, окинула себя взглядом в зеркале. Не отдохнувшая, с кругами под глазами, она была неприятна самой себе.

Единственное, чем она сейчас могла помочь себе, — это двойная порция горячего кофе. Она приготовила себе такую дозу, которая способна была свалить с копыт лошадь. В квартире витал аромат свежесмолотых зерен.

Все еще не одевшись, она сидела на краю постели и большими глотками отпивала кофе, такой горячий, что она обожгла себе небо. Но и кофе мало взбодрил ее. Только боль в висках отползла куда-то в глубь черепа.

Аня подумала, что такое утро не предвещает ничего хорошего и в дальнейшем. И, действительно, ничего замечательного не произошло. В университете она долго не могла пробраться к расписанию занятий; студенты, вооружившись блокнотами, облепили стенд, как муравьи сахар. Наконец, из-за чьей-то спины ей удалось прочитать фамилию преподавателя, который будет вести в ее группе семинары по античной литературе: какая-то доцент Н. Денисова. Фамилия эта почему-то сразу вызвала у нее неприятные ассоциации, совершенно непонятно почему. Может быть, доцентша Денисова была прекраснейшим человеком, и не могла же она подозревать, что разрушает чьи-то надежды, вторгшись в расписание семинарских занятий.

Аня вяло подумала, что с ее романом, похоже, все было кончено. Судьба не благоволила.

Ни один из дней ее жизни не тянулся так долго, как этот. Казалось, солнце, спрятавшись за грязно-серой простыней, где-то остановилось. Медленно, как улитки протянулись три пары лекций. Преподаватели, сменявшие друг друга, были удивительно похожи вялостью и землистым оттенком лица. Наверное, все они также страдали метеозависимостью, решила Аня.

После занятий она вышла в скверик напротив университетского корпуса. Вдохнув влажный воздух, она почувствовала, как виски опять сдавило, будто тисками. Вид апатичных, больных метеозависимостью голубей не утешил ее. День все не кончался. Впереди был английский. Потом вместе с подругой они собирались ехать в прачечную самообслуживания. Словом, классный получался денек. Все одно к одному.

Поздно вечером, когда серый день высосал из нее до капли все жизненные соки, раздался уже привычный телефонный звонок. Олег.

— Добрый вечер, — сказал он, почти трезвый. — Я выезжаю?

— У тебя все в порядке с головой? — холодно спросила она. — Ты знаешь, который теперь час?

Была пауза. Очевидно, он отыскивал взглядом часы.

— Поздновато, — согласился он. — Тогда завтра?

— Когда, наконец, вы помиритесь со Светкой? — с досадой спросила она. — Мне, понижаешь, уже надоела эта комедия.

— Сам не знаю, — растерянно ответил он. — Она уехала к родственникам. Психанула немножко. Недавно звонила, говорила, что будет завтра. Но я все равно приду. Ладно, Ань? Поговорить надо, есть о чем.

— Завтра — нет, — отрезала она, сама толком не зная, почему нет. — Может быть, послезавтра. Но только поговорить. Имей в виду: мне все это смертельно надоело. Так продолжаться больше не должно. Ясно?

— Ясно, ясно, — прозвучал на другом конце провода унылый голос Олега.

— И вообще, тебе не кажется, что пора принимать какое-то решение? Не надоело еще шляться? Подумай.

— Подумаю, — еще более уныло отозвался он.

Чего она действительно никогда не умела — так это долго таить обиду. Тем более мстить кому-то. Светлане, которая увела ее мужа, она давно уже простила. Впрочем, «простила» было не тем словом. Ей с самого начала не пришло в голову, что надо злиться или мстить женщине, с которой изменил ее муж. К чему? Чтобы острее почувствовать собственное унижение?

В глубине души она допускала и тот вариант, что он все же вернется к ней, и она опять-таки «простит» ему. Вернее, постарается не вспоминать о том, что произошло. Но она глубоко сомневалась, что возвращение принесет ей радость. Просто внесет в ее жизнь какую-то определенность.

Что же, возможно, она сможет жить с ним как прежде, так как особой обиды или зла к нему не испытывала. Скорее, легкую жалость и досаду, от того, что с ним так легко обошлись. Та повесилась к нему на шею — и он уже готов. Больше всего на свете боясь быть униженной, она остро сочувствовала и тем, кого унижали.

После разговора с Олегом она мысленно обозвала себя дурой. Подумала, что то же самое сказала бы и подруга, узнай она о ее уступчивости. И от этой мысли Аня еще больше расстроилась.

Погасив свет, она быстро разделась и забралась под одеяло. Похоже, судьба сыграла с ней злую шутку: только поманила видением жизни иной, чем та, что она вела до сих пор. А потом убрала это видение, как последний кадр красочной видеоленты. И оставила наедине с очередным покаянием. Аня кляла себя за то, что могла, как восемнадцатилетняя, заигрывать с пожилым профессором, да еще строить по отношению к нему какие-то планы, пусть себе и весьма туманные.

По этому поводу Аня немножко всплакнула. И свернувшись калачиком, обняв влажную подушку, уснула.

Профессор, что называется, входил в норму. Заставил себя сесть за корректуру научной статьи. Тщательно утюжил свежую рубашку, собираясь на семинар. Хотя втайне сознавался сам себе, что его действия напоминают движение по инерции. Или спуск с горы.

Слишком много бурных событий за последний год. Похоже, жизнь приберегала их в течение двадцати лет, чтобы сразу опрокинуть ему на голову. И, наверное, самый тяжкий подарочек она еще приберегает. Это будет связано с неуклонно надвигающейся старостью.

Чуть медленнее, чем обычно, профессор поднялся на четвертый этаж бокового корпуса, присматривался к номерам аудиторий. В этом корпусе ему давно не приходилось вести занятий. Найти нужную аудиторию было довольно затруднительно, так как нумерация была сбита, несколько дверей были вообще без номеров, а мимо проносились долговязые студенты и студентки.

Внезапно к нему бросилась быстрая, как тень, студентка. Профессор даже слегка отшатнулся. Ему показалось, что она вот-вот вцепится в его рукав. Но она стояла в метре от него и заглядывала ему в лицо — снизу вверх.

— Вы ищите аудиторию, профессор? Можно, я вам помогу? Это в самом конце коридора…

Это была, конечно же, та самая студентка, с каштановыми волосами. В полумраке коридора профессор не мог разглядеть выражение ее глаз. Но в движениях, в голосе сквозила какая-то странная порывистость, похожая на отчаяние.

Профессор позволил вести себя в конец длинного коридора. Он устало подумал о том, как завтра или послезавтра эта бойкая девица будет умолять его принять досрочно экзамен. Или вообще поставить отметку автоматом. У нее появится масса душераздирающих семейных обстоятельств, наполовину или полностью изобретенных. И при этом она будет заглядывать ему в глаза с тем же умоляющим выражением, с каким смотрела позавчера Нина Денисова, подающий надежды молодой ученый.