Сьюзен Хилл - Миссис де Уинтер

- Поскольку всемогущий Господь изъявил великую милость и взял к себе душу нашей дорогой усопшей сестры, мы предаем ее тело земле.

Все наклонились и стали бросать комья земли на гроб. Я накрыла рукой ладонь Максима. Его пальцы были неподвижны и холодны, и, коснувшись их, я снова явственно увидела перед собой Беатрис, как в последнее время часто ее видела, - в твидовом костюме и простых башмаках, идущую ко мне по лужайке, лицо у нее простое, открытое, заинтересованное и дружелюбное. Беатрис, от которой я никогда не слышала ни одного недоброго или несправедливого слова.

- Я слышал голос с неба, и он сказал мне: блаженны будут умершие с верой в Господа.

Как жаль, что я не могла тогда плакать. И вовсе не из-за отсутствия чувств мои глаза были сухи. Я думала о том, какой замечательный выдался день и какое удовольствие Беатрис получила бы, если бы выехала сегодня на охоту или отправилась прогуляться с собаками - она почти никогда не бывала дома в течение дня, а затем мне пришла мысль, насколько все это неправильно, насколько несправедливо. Беатрис должна была упасть с лошади в каком-нибудь весьма зрелом возрасте, продолжая до последних дней охотиться и оставаться счастливой и беззаботной; как же это обидно и унизительно - лишиться сил и возможности двигаться после удара, когда тебе нет даже шестидесяти! Или же на ее месте должен был оказаться Джайлс, тучный, нездорового вида Джайлс, сейчас совершенно раздавленный горем, с круглым помятым лицом, то и дело прикладывающий большой белый платок ко рту. Или Роджер. Я снова бросила беглый взгляд на него - он стоял рядом с отцом, и у меня мелькнула кощунственная мысль, что предпочтительнее смерть, чем такое уродство, но я понимала, что, рассуждая так, мы печемся о себе, желая избавить себя от неприятной необходимости смотреть на него.

Наступила тишина. Мы смотрели вниз, на светлый дубовый гроб и темные комья земли на нем. Яркие цветы сняли с гроба и положили на траву, и я только сейчас увидела, сколько здесь было других цветов, они окружали могилу, лежали возле дорожки - венки и кресты, ковер из золотистых и белых, бронзовых и пурпурных цветов, которые казались драгоценностями в зеленой оправе;"а повернувшись, я увидела, что не менее пятидесяти или шестидесяти человек почтительно стояли поодаль, чтобы пропустить нас вперед. Как много было у Беатрис Друзей, как ее любили, как хорошо знали и уважали.

Мы неуверенно побрели к своим машинам, ритуал был завершен, и Максим ухватился за мою руку и крепко сжал ее.

Глаза людей были устремлены на нас; как бы они ни старались не быть назойливыми, в их головах наверняка роились вопросы, мысли и догадки; я чувствовала на себе их взгляды, хотя и шла опустив голову, не веря, что когда-нибудь мы пройдем через толпу, думая о том, что нам придется смотреть им в лицо позже, в доме, и не зная, сумеет ли Максим все это вынести.

От всех этих мыслей мной овладела паника, и в самый напряженный момент, когда мы со всех сторон был. окружены людьми, которые, словно деревья в лесу, казалось, надвигались на нас, я споткнулась, ступив с травы на гравийную дорожку, и тут же почувствовала чью-то пришедшую на помощь руку. Максим поддерживал мен с другой стороны, и это помогло мне устоять на ногах; подняла глаза и увидела обеспокоенное, до боли знакомое лицо Фрэнка Кроли.

Какое-то время спустя я вспомню, насколько его присутствие все изменило для нас, изменило остаток дня и помогло нам его пережить, придало уверенности и сил; я вновь и вновь буду вспоминать, как многим мы обязаны ему. Он был агентом Максима - трудолюбивым, лояльным; полезным, его наиболее стойким и верным другом, он страдал вместе с ним и был почти такой же жертвой Ребекки, как и Максим. Он доподлинно знал истину и хранил при этом полное молчание.

Но для меня он означал нечто большее, он был скалой, когда все вокруг казалось разбушевавшимся морем и я того и гляди должна была утонуть. Он был рядом с первого дня моего пребывания в Мэндерли, чуткий, ненавязчивый, тонко понимающий мои тревоги, старающийся облегчить мне жизнь, довольный тем, что я такая, какая есть, - юная, неловкая, неопытная, нервная, бесхитростная, и видел при этом мою истинную сущность.

Вероятно, мне никогда не оценить до конца, как многим я ему обязана, как часто, сотни и тысячи раз, незаметно приходил он мне на помощь, однако я часто думала о нем все эти годы во время пребывания за границей, думала с теплотой и благодарила его в те короткие мгновения, когда порой заходила в какую-нибудь церковь. Пожалуй, в жизни я знала всего двух людей, которые были столь безусловно, бескорыстно добры. Фрэнк и Беатрис. И сейчас они оба были здесь. Только Фрэнк был жив и мало изменился, а Беатрис мертва, и прошлое нахлынуло на меня, словно река, затопляющая голую, иссохшую землю настоящего.

Когда церемония похорон закончилась и мы стояли на дорожке за кладбищем; официально и покорно пожимая руки множеству людей, большинство из которых мы не знали, и когда наконец двинулись к черным, ожидающим нас машинам, следуя за Джайлсом и Роджером, в этот момент Максим, должно быть, убежал бы прочь, если бы это было возможно. Об этом я догадывалась хотя бы по тому, как ему не хотелось разговаривать. Он просто сел бы в одну из машин и приказал везти нас, и мы даже не попрощались бы, он велел бы гнать как можно быстрее и как можно дальше отсюда, к поезду и пароходу, снова к месту нашего изгнания. Мы приехали, выполнили свой долг. Беатрис умерла и должным образом похоронена. И ничто не может нас здесь удерживать.

Однако же мы обязаны были остаться, и не прозвучало даже намека на какой-то другой вариант.

- Это так здорово - повидать Фрэнка, - сказала я. Похоронная машина выехала из ворот и повернула на полосу движения. - Он почти такой же, как и был, только волосы чуть поседели, но это понятно, годы идут.

- Да.

- Прошло более десяти лет.

Зачем я это сказала? Зачем заговорила об этом, если понимала, что это лишь заставит нас задуматься о прошлом? Оно лежало где-то в тени, мы старались его не тревожить. Зачем я вытащила его на яркий, ослепительный свет? Чтобы мы снова взглянули на него?

Максим повернулся ко мне.

- Ради Бога, что с тобой происходит? Или ты думаешь, что я не знаю, сколько времени прошло? Или считаешь, что я могу думать о чем-то другом все эти три дня? К чему ты все это говоришь?

- Прости... Я не хотела... Я сказала это просто для того, чтобы что-то сказать.

- Зачем обязательно говорить... Или нам нужны светские разговоры?

- Нет, нет. Прости меня... Максим, я не хотела...

- Ты не подумала.

- Прости.

- Или же, возможно, именно подумала.

- Максим, пожалуйста... Это было глупо с моей стороны, совершенно дурацкая реплика. Не будем ссориться. Ни сейчас, ни вообще. Мы ведь никогда не ссорились.

И это была правда. Мы никогда не ссорились со дня судебного расследования смерти Ребекки и нашего кошмарного путешествия с полковником Джулианом в Лондон к доктору, с ночи кошмара в Мэндерли. Тогда мы были на волосок от смертельной опасности, мы едва не потеряли друг друга. Мы познали счастье, слишком хорошо узнали цену произошедшего и не осмеливались рисковать, даже произнести какое-нибудь банальное сердитое слово. Когда люди проходят через то, что пережили мы, они больше не испытывают судьбу.

Я взяла его руку.

- Все скоро закончится, - сказала я. - Нам придется быть вежливыми с людьми, говорить нужные слова. Ради Джайлса. Ради Беатрис. А потом они уйдут.

- И мы тоже сможем уйти. Завтра рано утром. Или, может быть, даже ночью.

- Но, может... нам нужно остаться чуть дольше и поддержать Джайлса? День-другой. Он выглядит совсем убитым, бедняга, таким надломленным.

- У него есть Роджер.

Мы помолчали. Роджер. Сказать было нечего.

- У него множество друзей. У них всегда были друзья. Мы не поможем ему.

Я ничего не ответила, не возразила, не решилась сказать, что хочу остаться не из-за Джайлса, или Роджера, или Беатрис, а потому, что мы наконец-то здесь, дома, и сердце мое поет. Я ощутила себя вышедшей на свободу, рожденной заново, испытала сладостную тоску при виде осенних полей, деревьев, кустов, неба и солнечного сияния, даже при виде кружащихся, хлопающих крыльями черных ворон. Я чувствовала себя виноватой, мне было стыдно, что тем самым я как бы предала Максима, что я, его жена, совершаю акт неверности по отношению к нему, и поэтому я сознательно отвернулась от окна, чтобы не видеть то, что так люблю, и перевела взгляд на бледное, болезненного вида лицо Максима, на свою руку, сжимающую его, на черную кожу сиденья и на плечи шофера в черном плаще.

Мы замедлили движение, подъезжая к дому, нам видно было, как Роджер помогает отцу выйти из машины.

Максим сказал:

- Я не могу этого видеть. Не смогу вынести того, что они станут говорить и как будут на нас смотреть. Там был Джулиан. Ты его видела?

Я не видела.

- С двумя костылями. И еще Трединт и Картрайты.