Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах

Чем больше проходило времени, чем быстрей взрослели Артур и Марта, тем сильней росла их взаимная привязанность. И хотя теперь они все реже показывались вдвоем на людях — пора детской беззаботности уходила безвозвратно, — значение и смысл новых, скупых встреч становились совсем иными.

Артур и Марта могли часами молча бродить по лесу, сидеть где-нибудь на заброшенной мельнице или на берегу моря у старого карбаса и не испытывать при этом ни малейшей скуки. Каждый раз, прибегая на свидание, Артур открывал в девушке что-то новое, доселе неизвестное и, конечно, всегда прекрасное. То же самое происходило и с Мартой. Они никогда не ссорились и не лгали друг другу. Впрочем, до поры до времени. Один эпизод темной тучкой проплывший по их безоблачным отношениям, заставил обоих кое о чем призадуматься. Это случилось как раз после разговора молодого Банги с Андрисом Калниньшем. Тогда Артур впервые пришел на встречу непривычно мрачный, и подавленный. Марта не стала приставать с расспросами, хотя чисто по-женски почувствовала неладное. Парень долго молчал, на слова девушки откликался неохотно и невпопад и, наконец, собравшись с духом, выпалил то, что не давало ему покоя:

— Вот жизнь… Один спины не разгибает, в лодке днюет и ночует, а ни черта, кроме мозолей, ее имеет. Другой сидит себе на берегу, поплевывает в воду и сундуки набивает.

Марта вспыхнула, посмотрела ему прямо в глаза:

— Ты имеешь в виду моего отца?

Артур смутился, промычал в ответ что-то невнятное. А девушка, гордо вскинув голову, сухо сказала:

— Не знаю. Сколько помню отца, всегда за работой. Затемно встает, затемно ложится. И вообще в нашем доме белоручек не было.

Марта говорила правду. Тем не менее Банга угрюмо спросил:

— Откуда же тогда берутся бедные?

Она упрямо поджала губы:

— Чужое считать проще.

Вот так. Не слукавил, значит, Андрис Калниньш. Только песок на берегу общий, а деньги врозь. К горлу комом подступили недоверие и обида. Нет, Артур и раньше кое о чем догадывался — не настолько он был наивным, чтобы не понимать разницы между ними, — но остро и откровенно он почувствовал это впервые после того вечера. Они, конечно, помирились и словно бы забыли о неприятном инциденте, но каждый сделал для себя вывод. Марта поняла, что впредь надо быть осторожней и не задевать его самолюбия; Артур… Засевшая в нем идея собственного богатства еще больше укрепилась — он уверял себя, что путь к руке любимой лежит для него через капитанский мостик.

Банга добился своего и поступил в училище. На это ушли почти все сбережения, но отец денег для сына не жалел. Янис верил, что затраты на учебу рано или поздно окупятся. А через год в Ригу, в университет, уехала и Марта.

Именно в это время Банга-старший затеял единственную и отчаянную авантюру в своей жизни. Он решил построить дом и купить новую лодку. Трудно сказать, что побудило рыбака на этот крайне необдуманный поступок. То ли отчаяние от несбывшихся надежд, то ли фанатичная вера в успехи сына, то ли задетое самолюбие — в последнее время, в поселке только и судачили о Янисе и Якобе, вернее об их детях. Во всяком случае, рыбак решил одним махом выбиться в люди и закрепиться на поверхности. Он попросил у акционерного общества кредит. Там поскрипели, поскрипели — запрошенная сумма была велика — но просьбу все же удовлетворили: отказывать такому рыбаку, как Янис Банга, было неблагоразумно. Тем более, что общество ничем не рисковало. Всегда, в случае чего, можно было через суд потребовать возмещения убытков. Не погнушался Янис призанять денег даже у Озолса.

И вот когда, казалось, все пошло, наконец, нужным курсом: поставил дом, купил лодку, не сегодня-завтра сын станет капитаном, судьба преподнесла рыбаку свой последний, безжалостный сюрприз.

Артур едва успел на похороны.

…Калниньш спрашивает, что Артур будет делать с мореходным училищем. Неужели дяде Андрису не ясно — оно пошло ко дну вместе с отцом.

Озолс вернулся в воскресенье. В добротной коляске, запряженной рослой кобылой, которой правил Петерис, не спеша катил по поселку, слегка касаясь ладонью полей шляпы в ответ на почтительные приветствия. На улице было по-праздничному людно, и тем торжественнее выглядел его приезд. Крупный, гладкий, с мужицки простым, но холеным лицом, он восседал в своей коляске, гордо выпрямившись. Густые, кустистые брови придавали ему выражение властное и значительное. Что ж, полагал хозяин коляски, у него были все основания рассчитывать на особое уважение и признательность. Сам он уже давно позабыл, когда просил в последний раз взаймы. Как сейчас, пожалуй, ни за что не припомнил бы, кому он в поселке чего-нибудь не одалживал. Разумеется, не в ущерб своему добру, но все-таки… А с тех пор как стал председателем поселкового правления общества «Рыбак», власть и вес Якоба поднялись на недосягаемую высоту.

Аболтиньш, трактирщик, еще издали заметил коляску и как был в переднике, так и выскочил на крыльцо.

— С приездом, господин Озолс! Наконец-то вы дома. Как съездилось? Что нового в Риге?

Якоб небрежно махнул рукой:

— А-а! Сумасшедший дом. Шум и толкотня. А тут… Как с поезда сошел, будто в рай попал.

— Не желаете ли стаканчик с дороги?

При слове «стаканчик» Петерис жадно сглотнул, с надеждой посмотрел на хозяина. Тот понимающе усмехнулся, проговорил полушутя, полусерьезно:

— Стаканчик да рюмочка доведут до сумочки.

Я понимаю, в Риге у господина Штейнберга наклеечки поаппетитнее, — уязвленно проговорил трактирщик.

— Катился бы он в свою Германию, господин Штейнберг. Вот полюбуйтесь, самое свежее, — Озолс протянул Аболтиньшу газету.

Тот развернул сложенный по размеру кармана лист, негромко прочел:

— Вчера по приглашению министра иностранных дел Латвии господина Мунтерса город Лиепаю с дружественным визитом посетила немецкая военная эскадра. Как заявил на пресс-конференции командующий эскадрой адмирал Бернгард…

Глаза Озолса полыхнули гневом.

— Три дня назад потопили наш пароход с лесом, а теперь хватает наглости…

— Но ведь Гитлер всюду заявляет, что он наш друг.

— Он и Литве друг. А как ловко у нее Клайпеду отхватил? Я уж не говорю об Австрии, о Чехословакии. Тут не нахальством, чем-то похуже пахнет.

— Неужели вы думаете?..

— Не знаю. Умные люди на всякий случай запасают кое-что. Сахар, крупу, спички…

— Не дай, господи, — у меня в доме парень подрос.

Озолс молча достал пачку «Трафф», угостил Аболтиньша.

— А как у дочки успехи? — с удовольствием затягиваясь папироской, полюбопытствовал тот. — Поди, лучшая студентка в университете?

— Ну, может, и не лучшая… Вообще-то молодцом!

— Дай вам бог… А у нас в поселке несчастье.

— Знаю. Петерис рассказал.

Аболтиньш с беспокойством посмотрел в сторону церкви, что была неподалеку; из нее выходили прихожане. Усмехнулся:

— Старые грехи отмолили, сейчас ко мне за новыми придут.

— Хозяин, может, и нам заглянуть в храм божий? — не выдержал Петерис.

Озолс осклабился:

— У тебя что, грехов много?

— У меня?!

— Давай трогай, святой! Тебя жена ждет.

— Кого?! Меня?! — Глаза у кучера потемнели, злая судорога пробежала по лицу. Он так яростно хлестнул лошадь, что Озолс едва не вывалился из коляски. В поселке уже давно было известно, что если Эрна кого-то н ждет, то только не своего Петериса.

Артур сидел на кухне, чинил сеть.

— Поешь! — Мать поставила рядом кружку с молоком, придвинула кусок хлеба, намазанный медом. Банга отложил моток, взял кружку, задумался. Луч солнца, падавший из окна, зажег радужный узор на фаянсе. Эту кружку Артур помнил с детства: та самая, что стояла потом на поминках перед пустым стулом. Как все-таки странно и жестоко устроена жизнь: еще вчера все было по-иному — был отец, была надежда… Артур чуть не застонал от боли. Мать, словно бы прочитав его мысли, отвернулась, пошла к плите. И остановилась на полпути, увидев входившего Озолса.

— Бог в помощь, Зента! Прими мои соболезнования.

Она опустила голову, заплакала.

— Господь дает, господь забирает, — скорбно продолжал Озолс. — Хороший был у тебя муж, по такому не грех и поплакать. И отец был хороший. — Он заметил Артура.

— Проходи, Якоб.

Озолс заковылял в комнату, волоча непослушный протез. Сейчас — не на людях, не в коляске — он не казался таким бравым. Инвалид, сутуловатый, оплывший, он грузно опустился на стул подле стола, положил на скатерть руки, большие и натруженные, сумрачно огляделся. Негромко спросил:

— Слышал, ты дом продаешь.

Зента потупилась. Ее пальцы нервно теребили передник.

— Что поделаешь, Якоб… Долги… — хотела еще что-то добавить, но в дверном проеме показался Артур.

— Погоди, мать, — хрипло проговорил он. — Насчет отцова долга не беспокойтесь, за нами не пропадет.