Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах-II

Гуров летел по откосу, Лена кричала ему что-то — потом не могла вспомнить, что именно, — и вдруг в какое-то неуловимое мгновение увидела, как Борис странно подскочил вверх, перевернулся и грохнулся на снег так, что Лене показалось, будто у нее под ногами дрогнула земля. Ничего еще не поняв, Лена смотрела на чернеющее тело. Борис не двигался. Она побежала и споткнулась, больно ударившись коленкой о верхушку здоровенного камня, слегка припорошенного снегом (на него-то и налетел Борис). В первый момент Лена подумала, что Борис просто дурачится, что сейчас он вскочит и со смехом, как всегда, полезет целоваться. И уже настроившись на шутливый лад, вдруг увидела, как снег вокруг Борькиной головы начал наливаться алым цветом. Она отскочила от Бориса, но тут же бросилась к лежащему, отстегнула лыжи и на какую-то долю секунды остановилась, не зная, что делать дальше. Потом увидела, что красное пятно на снегу стало еще больше, выхватила из кармана носовой платок… Мало… Расстегнула куртку, сбросила свитер, сняла кофточку и разорвала ее пополам. Она завязывала голову Бориса и видела, как набухает красным материя. Закончила перевязку, схватила свой шарф и туго-туго стянула им голову раненого. Все это она делала механически, не замечая, что плачет. Почувствовав холод, машинально оделась, не спуская глаз с Бориса. Потом попыталась его поднять. Только тут до нее начал доходить жуткий смысл происшедшего. Тащить здоровенного парня она не в силах, а ведь предстояло вынести его из оврага.

Лена смотрела на Бориса, на его восковое лицо, и страх охватывал ее все сильней и сильней. Она даже не заметила, как закричала. Крик эхом пронесся по оврагу и словно подсказал Лене, что звать на помощи бесполезно. Она вспомнила, что в рюкзаке у Бориса есть крепкая тонкая веревка. Пошарив в мешке, Лена нашла веревку, привязала ее к концам лыж, сдвинула на них безжизненное тело Бориса и попыталась тащить. Веревка тут же соскользнула. Лена перевязала ее, но веревка вновь соскользнула. «Что делать? Что делать?» — лихорадочно работала мысль.

Наконец сообразила: привязала веревку к креплениям. Теперь, дело пошло на лад, но, когда Лена стала тащить Бориса вверх по откосу оврага (благо здесь он был не очень крутой), она хорошо поняла, что ждет ее впереди. Она проваливалась в снег, спотыкалась, пот заливал ей лицо, в глазах рябило. Она хваталась за каждый выступ, каждый куст, руки уже были в ссадинах и кровоподтеках — перчатки остались на дне вместе с рюкзаком, но она даже и не думала за ними вернуться. В какие-то мгновения ей казалось, что силы иссякли и она не сумеет поднять даже голову. Но она вставала, впрягалась в свою ношу и упрямо лезла вверх. Сделав несколько шагов, падала и, уткнувшись лицом, жевала слегка подсоленный своим собственным потом снег. Когда показался край оврага и она обессиленная упала рядом с раненым, она не знала, что совершила невозможное. Понимала только одно: Борькина жизнь в ее руках…

Тащить по ровному полю было значительно легче, только приходилось следить, чтобы не разъезжались лыжи. Лена сняла с себя куртку и подложила Борису под голову. Давно стемнело, и порой в темноте Лене казалось, что Борис пришел в себя и смотрит на нее удивленными глазами. Тогда она останавливалась, бросалась на колени, но… Она тащила дальше, тащила, не чувствуя ни рук, ни ног.

Потом наступил момент, когда она упала и встать уже не могла. Она лежала, уткнувшись в снег, и плакала от бессилия. И вдруг услышала: стонал Борис… Это был первый звук, который он издал за все время. Она попыталась встать, поднялась ка колени и… и это было все, на что она была еще способна. Вот так, на коленях, то кланяясь головой в снег, то откидывая ее далеко назад, доползла до станции. Увидела, как к ним бегут люди, и ткнулась лицом в снег.

Очнулась на скамье в теплой комнате и тут же забеспокоилась: Борис… он лежал рядом… Лене казалось, что она говорит очень громко, но почему-то человек в железнодорожной форме наклонялся к ее губам и все никак не мог понять… Потом он, видно, решил, что ничего не добьется, и сообщил, что «скорая помощь» вызвана и сейчас прибудет.

Действительно, «скорая» приехала, и их увезли в больницу. Лена помнит, что вокруг очень суетились. Бориса куда-то унесли, ей дали какое-то лекарство, и она погрузилась в сон. Очнулась, как потом ей сообщили, через восемнадцать часов. Голова была тяжелая, тело болело, и Лена долго не могла понять: приснился ли ей этот овраг, алое пятно вокруг Борькиной головы или все случилось на самом деле. Она попыталась встать, голова закружилась, и откуда-то издалека прилетел голос:

— Вы зачем встаете? Вам нельзя…

Провалялась она три дня, потом ее выпустили. В теле еще чувствовалась тяжесть, слегка поташнивало и кружилась голова. Но она доказала, что чувствует себя прекрасно, и своего добилась. Тут же бросилась разыскивать Бориса, о котором знала, что он тоже в больнице и с ним якобы все в порядке. Но Лена не верила.

Не забыть долгих расспросов, унизительных хотя бы потому, что каждый, к кому она обращалась, непременно хотел знать: а кем доводится ей Борис Гуров. Как будто надо быть обязательно родственником, чтобы помочь человеку. Лена доказывала, горячилась, плакала… «Господи, — думала она, — ну почему эти люди, по своему долгу призванные быть милосердными, интересуются прежде всего, в каких отношениях мы находимся с Борисом? «А мне надо так мало: сидеть возле него…»

Так она и сказала врачу, которого отыскала после долгих поисков.

— А вы знаете, что с Гуровым? — спросил врач и пристально посмотрел на Лену.

Ничего я не знаю! Никто не говорит… А что с ним?

— Сотрясение мозга. Перелом черепа, кровоизлияние…

Он называл еще что-то, но Лена уже не слышала. Разве мало того, что перечислил доктор? Она смотрела на него глазами, в которых читался один вопрос. Врач хорошо понимал этот взгляд и всеми силами пытался уйти от ответа. Настойчиво повторял:

— Мы делаем все, что в наших силах.

Но Лена упрямо требовала ответа. Наконец врач не выдержал и сказал то, что Лена хотела, но боялась услышать:

— Думаю, что безнадежен. Мы бессильны что-либо сделать. Будем, конечно, рассчитывать на чудо, но не более.

— Можно мне к нему?

Ей казалось, что врач согласится, она видела, как он колебался, но услышала надоевший вопрос:

— Вы кто ему будете?

И опять Лена не решилась солгать:

— Никто.

Врач сразу заторопился:

— К таким больным мы допускаем только близких родственников… Извините, меня ждут.

Лена ходила по вестибюлю: «Что делать? Что же делать?». Тогда, в овраге, она не задавала себе этого вопроса. Тогда, оказывается, все было ясно. Сейчас же… Она прижалась щекой к шершаво-холодной стене и пыталась собраться с силами, чтобы снова просить, снова доказывать и снова плакать. И тут Лена увидела Ксению Петровну. Гурова оставалась Гуровой: тщательно ухоженная, сверкающая, будто пришла не в больницу, а на встречу со зрителями. Лена хорошо видела, что Гурова заметила ее, но Ксения Петровна и здесь продолжала играть. Подошла к дежурной, вынула из сумки платок, приложила его к глазам и с глухим придыханием спросила:

— Я могу попросить доктора?

Нянечки и сестрички засуетились. Гуровой предложили стул, налили в стакан воды. Взяла она его двумя пальчиками, отставив мизинец в сторону. Пила аккуратно, чтобы не испортить рисунка накрашенных губ. Лена обратила внимание, что сколько бы Ксения Петровна ни прикладывала платок к глазам, она каждый раз проверяла, не испортила ли грим на лице. Поставив стакан, Ксения Петровна красиво вскинула брови и удивленно посмотрела на Лену:

— Вы тоже здесь? И уже знаете, что произошло?

Лена уже готова была ответить дерзостью: лицемеров, считала она, надо бить, и бить жестко, грубо, — но тут в вестибюле появился врач — не тот, с которым Лена разговаривала, а сам заведующий хирургическим отделением. Увидев врача, Гурова повторила роль расстроенной мамы: поднесла к глазам платок, подержала его ровно столько, сколько требовалось для приличия, несколько мгновений смотрела в сторону, давая понять, как ей трудно вымолвить хоть слово… Но вдруг заметила, что на партнера — врача — не действуют эти мелодраматические приемы и, будучи актрисой многоопытной и по-своему талантливой, мгновенно обратилась в женщину деловую, даже надменную.

— Я хотела бы знать, каково состояние сына. Можете ли вы гарантировать его выздоровление? — она так и сказала: не спасение, а выздоровление. — Учтите, если здесь не могут этого сделать, я вынуждена буду обратиться к другим специалистам.

Лене показалось, что доктор обидится и уйдет. Но вместо этого услышала спокойный ответ:

— Положение вашего сына по-прежнему очень тяжелое, — Лена сжалась, но врач не сказал «безнадежное», — и мы делаем все, что в силах современной медицины. Если потребуется, пригласим необходимых специалистов, а ваша помощь нам не нужна.