Галина Романова - Любитель сладких девочек

— Машка! Ты попала! Ты хоть понимаешь, в какую конкретно ситуацию ты попала? Ее даже дерьмовой назвать нельзя!

Глаза напарницы светились возбуждением, предвкушением и еще бог знает чем. Но определенно чем-то таким, что необыкновенно ее радовало. Надо полагать, что как раз эта самая ситуация, которую даже «дерьмовой» она назвать остерегалась.

Нина — так звали напарницу — громко звякала ложкой о дно тарелки, хлебая столовский борщ.

Спецовочная выцветшая куртка, хлопчатобумажные штаны в пятнах, серый платок на плечах, который она сдернула с головы, резиновые сапоги до колена. Серые тонкие прядки волос до плеч, заправленные за уши. Темно-синие глаза с жирной полосой подводки по верхним векам. Узкие губы, выкрашенные неимоверно яркой помадой. Впалые щеки со скорбными складками в углах рта и недвусмысленно намекающее на возраст, сильно размытое очертание линии подбородка. Распухшие от работы пальцы с розовыми крепкими ногтями. И.., и удивительное выражение лица, роднящее их всех, находящихся сейчас в этом зале. Усталость, обреченность, настороженность. Именно так они все смотрели друг на друга. Как волки в стае волков.

Готовые разорвать в клочья любого уготованного им судьбой на роль жертвы на их волчьей тропе.

Сейчас в роли жертвы, по-видимому, выступала Мария.

Покрутив головой по сторонам, она окончательно утвердилась в этой мысли. Косые, пристальные, вороватые — все взгляды неизменно пересекались в той точке, где она сидела. Народ замер в ожидании. И она — Машка — просто не имела права обмануть их ожидание. Такое здесь не прощалось. Впрочем, как не прощалось и то, что она десять минут назад посмела сотворить…

— Убери руки! — потребовала она высокомерно, даже не поворачивая головы на того, кто облапил ее сзади и крепко прижал к себе. — Я внятно выражаюсь?!

Толпа, вмиг окружившая их, затаила дыхание.

— А то что? — глумливо прогундосил ей в ухо самый отвратительный из всех голосов на свете.

Мужские руки с ее талии поползли вверх, подбираясь все ближе к груди.

Лишь на одно мгновение она позволила страху выползти изнутри. Лишь на одно крохотное мгновение. Но и тут же погасила его. Он выполз, но не стал достоянием этого вожделенного внимания.

Почему ей удалось справиться с этим так быстро? Да потому что всю свою жизнь ей приходилось душить его в себе. Прятать меж ресниц, зарываясь лицом в мягкие лапки плюшевых игрушек.

Меж страниц учебников, меж своих девичьих грез, когда мать ей обещала… Ах да! Она ведь ей обещала! Кто мог подумать, что будет по-другому?! Да кто угодно! Только не она. Она всегда знала, что будет дальше. С тех самых пор, как осознала вкус собственного имени. Это только дураку не дано было понять, что оно в себе несет. Она-то была умной.

Она-то никогда не была дурой — Сидорова Мария Ивановна…

У кого хватит ума назвать свое дитя Марией, когда ее фамилия Сидорова, а отчество Ивановна?!

Был бы мальчик, мать бы непременно назвала его Иваном, а коли родилась девка, то Машка! Кто же еще? Сидорова Марь Иванна… Стоит ли жить с таким именем? Пожалуй, что стоит. Стоит ли пытаться быть счастливой? Вряд ли… Мать всегда думала иначе. Потому и назвала ее Машкой. Назвала, не задумываясь: как ей будет, каково, с кем ей будет это каково? Она никогда и ни о чем не задумывалась. Машке пришлось…

Маша поставила поднос, на котором гнездились тарелки с бултыхающимся борщом с нагло вылезающими наружу изуверски наструганными кусками капусты и свеклы, с сизым картофельным пюре и жуткого вида котлетой, вкус которой был ей так ненавистен. Вкус чеснока, муската и чего-то еще жутко пряного, но уж никак не мяса. Она все это поставила на свободный от зрительского присутствия стол. Толпа испуганно колыхнулась серой безликой массой и отпрянула. Даже руки, мнущие ей грудь, обмякли.

И она неторопливо повернулась к нему.

Если существовал демон в обличье человека, то он был выдворен небесными силами именно в этот забытый всеми рабочий поселок. Этот человек с изрытым оспинами лицом, черными горящими глазами и узкой полоской рта был олицетворением всех сил зла. Все темное, порочное и гнусное нашло себе воплощение в нем одном. Этот изувер стоял прямо перед ней и глумливо ухмылялся в ожидании развязки. Она — эта развязка — была предначертана. Она была обязана произойти в этом месте при подобных обстоятельствах, но… Но все пошло не так. Черт возьми! Не имела права девка с таким тривиальным именем так вести себя! Но она, дрянь, скомкала все представления о порядке, устоях и уставе этого мелкого местечкового сообщества.

Она его ударила!

Да!

Поставила красный пластиковый поднос, сальный от долгого и безалаберного употребления на освободившийся стол. Повернулась лицом к нему и смачно, наотмашь ударила его по щеке.

В этот момент на рабочую столовую опустилась такая тишина, что Маше показалось вдруг, что она оглохла. От собственной смелости, шибанувшей в голову, неоправданной дерзости. Куда в этот момент подевался ее страх — ее вечный ангел-хранитель, не раз помогавший ей и спасающий от беды?!

Она посмела преступить запретную черту, преступать которую не было дозволено никому. Этот страшный человек был здесь неформальным лидером, некоронованным королем, авторитетом, «живущим по понятиям». Плевать ему было на то, что его «понятия» шли вразрез с общепринятыми: он так решил и сказал — значит, так оно и должно быть. А Машка посмела бросить ему вызов. Посмела не подчиниться. Это был конец для нее…

Он не ударил ее в ответ. Даже не замахнулся.

Покривил тонкогубый рот в гадкой многообещающей ухмылке. Потом сунул подбородок в сильно растянутый ворот серого свитера. Буркнул что-то наподобие «ну все, сука, тебе конец» и тут же растворился в спецовочной массе окруживших их любопытных. Маша взяла со стола свой поднос с тарелками и, пройдя по мгновенно образовавшемуся живому коридору, села на свое обычное место у окна. Понемногу все рассредоточились за соседними столами. Нинка серой мышкой скользнула на свой стул напротив Маши и тут же зашипела на нее полуозабоченно-полуобрадованно.

— Федька тебе этого ни в жисть не простит! — пообещала она Маше с набитым ртом. — Он ведь тут почти всех красоток через себя пропустил. Тебя вон и так долго не трогал. Сколько ты здесь уже?

— Три месяца. — Маша бултыхала ложкой в тарелке с борщом, все никак не решаясь подцепить кусок капусты, скрипучий даже на вид.

— Во-о-о! — Нинка попыталась присвистнуть с набитым ртом, но лишь расплевала по столу крошки картофельного пюре. — А все в целках ходишь!