Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке

Вера жила в Брюсселе уже три дня. Свободная молодая женщина в большом пустом доме в районе старого центра. Здесь все было новым, приветливым, а май выдался бурный, радостный, светлый, Пусть ветер совершает ежедневные бандитские налеты, обрушивая на свежую зелень скверов косые ливни. Пусть банковская карточка не сулит разгула закупочных страстей, пусть вообще не все так уж гладко сложилось в ее жизни, но есть это ярко-синее, беспокойное небо, с летучей армией лохматых туч, есть жадные глаза, торопящиеся все заметить, «припрятать» на память. Есть, в конце концов, стройные тидцатишестилетние, стремительные ноги и вполне симпатичная физиономия. А впереди две недели интересной работы, шатания по улицам, глазения и при том — полная независимость. Отчего? Господи… От неуверенности, неустроенности, от постоянного досадного чувства, что главная линия судьбы давно надломилась, срослась неверно, и теперь, что ни делай — все идет вкривь и вкось. Но это там, в Москве. Здесь она беспечная, праздно прогуливающаяся гостья, из любопытства завернувшая на расположенную по соседству «Площадь мяча». Давным-давно никто не забавляется здесь спортивными играми. Да кому бы вздумалось заниматься этим на барахолке? Ведь Жужжа — так бельгийцы называют небольшую площадь среди старых переулочков — «блошиный рынок», весьма, впрочем, популярный.

На Жужу попадает все, что завалялось от старых времен и не нашло применения в дне сегодняшнем не зависимо от статуса и ранга ценности. Антикварная лавка, барахолка, вернисаж, толкучка — в одном флаконе. И люди сюда приходят разные — ловцы раритетов, любители поглазеть, отовариться уцененным барахлишком, или приобрести по дешевке нечто впечатляющее, совершенно эксклюзивное.

Уличные актеры — парень и девушка — в черных трико мимов, с набеленными лицами и трагически вычерченными ртами, пристроились у афишной тумбы. Высокими голосами, как полагалось бы петь под шарманку, они дуэтом выводят старый вальсовый романс на мелодию «Сказки Венского леса».

Парень нежно затянул, пиликая на скрипке:

отвечала девушка, потом взялась за флейту, извлекая переливчатые птичьи трели.

Они обнялись и подхватили в унисон:

«Наверняка студенты музыкального отделения откуда-то из Германии или Австрии. Вечером они будут сидеть в накуренном подвальчике молодежного кабачка и спорить о Шнитке». — решила Вера и словно невзначай, опустила монетку в атласный театральный цилиндр, стоящий у потрепанных кроссовок мима.

«Почему мне всегда кажется, что я кого-то обижаю, отдавая деньги за нечто приятное — песню, картину, вышитый платочек? Может, эти вещи вообще оценить нельзя? Или я жадничаю и стесняюсь мизерной платы?» — Отойдя от певцов, Вера влилась в людской поток, так и не дослушав романс, обещавший, судя по рыданию скрипки, трагический поворот сюжета.

Пестрая, озабоченно-растерянная толпа текла между торговых рядов непрекращающимся потоком. Джо Дассен, безупречно-элегантный, вероятно, даже на небесах, вновь пел о любви на песчаном пляже из магнитофона, выставленного на продажу с кордебалетом разнокалиберных ангелочков. На площадке, среди развала всевозможного барахла, образовался островок неожиданного комфорта: расположившись на диване и велюровых креслах, здоровенные негры смотрели по цветному телевизору футбол и пили баночное пиво. На всех вещах висели ценники и было похоже, что они продаются вместе с парнями, проходящими по африканской классификации как «телефоно». «Телефоно» — лилово черный негр, по-нашему скорее «баклажано», а «чоколадо» — это уже посветлее и не так страшно. Жгуче восточный тип, по всем приметам, включая феску, турок, в смоляной бороде от самых воровских глаз, восседал на падишахском троне, густо облепленном самоварным золотом и самоцветами. В ярких лучах отчаянно пробивавшегося сквозь разрывы туч солнца сказочно сверкали выставленные у подножья трона латунные чайники, кальяны и котелки, рябило в глазах от изобилия помоечных сокровищ — каких-то ручек, замков, подстаканников. Слегка раскачиваясь, турок вещал напевной скороговоркой:

— Имеются магнитофонные кассеты со всей хорошей музыкой. Битлы и прочий Азнавур. Оригинальные подставки для обуви безногих инвалидов — корабельная латунь, авангардный дизайн. Каждая покупка с пола не больше одного евро. Прошу сюда всех знатоков оружия — в ассортименте шпаги из Эфеса. Выставочные экземпляры — только сегодня и только для настоящих ценителей! Позвольте, мсье, если сомневаетесь, я рассеку вот этим клинком ваш волос на лету и потом проглочу. Я не глотаю волосы. Я глотаю шпаги. Внимание, все сюда. Господа, смертельный трюк совершенно бесплатно!

Вера рванулась в строну — она с детства боялась всяких опасных цирковых номеров и однажды разревелась прямо во время представления, когда упавший клоун с жутким хлопком раздавил большой надувной шар. А глотание шпаг — вообще зрелище не для слабонервных.

Вот тут уже было поинтересней. Араб с лотком, обвешанным всевозможными украшениями, вдохновенно работал с женщинами: — Ну почему, раз красиво и совсем почти задаром — обязательно фальшивка? Дивная бирюза — пальчики оближешь. Из дворца Садама Хусейна. Родной брат сам принес. Не сомневайтесь, дама! У меня, знаете, кто покупает золото? Знаменитого русского магната Березовского знаете? Так его супруга регулярно приходит: —«Ахмет-оглы, все торгуешь?» Роскошная дама с потрясающим вкусом.

Вера изумленно замерла: среди навала ярких украшений скромно лежал гранатовый браслет — старой, простой работы в окантовке потемневшего серебра. Но она готова была поклясться, что именно эту вещицу подарил влюбленный телеграфист Желтков княгине Вере в печальной повести Куприна.

— Поздравляю, мадмуазель! — обратил к ней сверкающую улыбку веселый араб. — Настоящие гранаты в серебре. Смотрите сюда — видите — два зеленых! Конечно, немного надо реставрировать — так ведь сколько ему лет — редкая вещица! Меня не обманешь, вы дама с большим пониманием. Примерьте браслетик — прямо по вашей ручке. Не меньше трех сотен. Хорошо, уговорили — только для вас, ради вкуса и красоты — дарю! Всего за сто евро.