Дарья Плещеева - Береговая стража

В мастерской Федьку знали — там ее крестная трудилась. Можно было прибежать, словно с новостями, и добраться до больших вешал, на которых висели костюмы труппы — оперные отдельно, балетные отдельно, каждый спектакль — особо.

Федька и понимала, что ее избранник на убийство не способен, и безумно боялась, что в костюме обнаружится недохватка тесемочки или шнурочка.

Крестная, Агафья Антоновна, знавшая, как и весь театр, про Федькину любовь, обласкала фигурантку и потихоньку провела ее к костюмам вчерашнего представления, которые нужно было оглядеть и развесить в правильном порядке.

Санькин адский кафтан с рожей на пузе был самый длинный. И воинский наряд — тоже. Ничего подозрительного на них не обнаружили.

— Так ведь шнурок у нас где угодно можно взять, — сказала Агафья Антоновна. — Может, он на полу подобрал, и тут ему в головку дурь вошла?

— Так и ты, тетенька, думаешь, будто это он?

— Весь театр так думает! Кому бы еще? Да на черта всем эта Глафира сдалась, один твой дуралей с нее глаз не сводил! Держись ты, Федорушка, от него подалее! А то гляди!

— Что — гляди?

— Не потащилась бы ты за ним в каторгу…

— И потащусь! — выкрикнула Федька и убежала.

Положение было ужасное — вроде и жил Румянцев без врагов, а как стряслась беда — весь театр ему недруг! Как один ополчились! И защитить некому. Кроме одной дуры рябой, которую никто слушать не станет.

Из-за убийства Глафиры занятия в зале все никак не начинались, девицы из береговой стражи стояли у палки и, обсуждая событие, лениво разминали ножки. Федька заглянула туда — и поняла, что сегодня заниматься не сможет, не до того. Мысли возникали одна другой причудливей: увезти Саньку в деревню, где его не найдут, или вовсе как-то спровадить его в Москву — там у него родня, или бежать на Васильевский, к дедову шурину, который не раз похвалялся, что у него-де в полиции есть и брат и сват.

И лишь самой последней явилась мысль — узнать все-таки, куда Санька сбежал после представления и где пропадал. Коли у Анюты — это было бы счастье! Та к нему привязалась, должна сказать правду полицейским!

Федька пошла ее отыскивать и нашла в уборной вторых дансерок. Она там сидела с Дуней Петровой, ожидая, пока позовут в зал.

— Чего тебе, Бянкина? — спросила Анюта.

— Поговорить надо.

— Не о чем вроде.

— Есть о чем.

Федька понятия не имела, как приступиться к пикантному разговору, и от неловкости глядела в пол.

— Так это у нее Санька Румянцев на уме! — догадалась Дуня.

— И что? — Анюта, хорошая актерка, притворилась, будто не понимает.

— Может, ты, сударыня, скажешь… скажешь, где он был после представления?.. — неуверенно спросила Федька.

— А не скажу. Потому что не знаю. Да и знать не могу, — твердо ответила Анюта.

— Так, может…

— Не может! И заруби на носу своем дырчатом — слышать я о нем больше не желаю. Так-то. Еще недоставало, чтобы полиция…

— Так он у тебя был?!

— Нет, говорю тебе! Вот ведь дура, простых вещей не понимает! Не было его у меня — и отродясь не бывало!

— Ступай, ступай, — сказала Федьке Дуня. И прищурила левый глаз. Это означало — дождись меня, кое-что скажу.

Фигурантка выскочила из уборной. Ну конечно! Коли поднимется шум — Анютин покровитель может узнать про ее шашни с Румянцевым. И прощай счастливая жизнь!

К дверям спешила Наталья Макарова — несла новость Анюте.

— Слыхала, Бянкина? Что открылось! Румянцев дома не ночевал! Полиция к нему ходила — так его матушка-умница побожилась, будто прибежал сразу после представления и спать улегся, а братец-то и выдал! Так и сказал — перед самой заутреней старшенький-то явился, зол был — как черт!

И Наталья ворвалась в уборную — праздник-то какой, можно услужить Анюте Платовой. Та не скупа, отплатит — юбку надоевшую подарит, сорочку с порванным кружевцем. У нее-то их на весь театр станет, и на береговую стражу, и на хор.

Да и все будут Анюту выгораживать — в ожидании награды за преданность.

А если Федька попытается объяснить полицейским сыщикам, что Санька провел полночи у Анюты, — весь театр против нее выступит… Все, чего она добьется, — это нагоняя от начальства.

Федька прислонилась к стене. Значит, слов более не надобно. Надобно действовать. А как?

Из уборной вышла Дуня Петрова, как и Федька — в шубке внакидку и всего в двух юбках, чтобы удобнее было заниматься.

— Пошли, — велела она и, приведя фигурантку в тихий закуток, сказала прямо:

— Не будь дурочкой, Бянкина. Платова тебе не помощница. Коли хочешь ему пособить — беги, ищи деньги. У вас в береговой страже есть Семен-питух, он за деньги родную мать продаст. И другие тоже… Докопайся, где тот же Семен вечером шлялся, уговори его — будто он вместе с твоим обалдуем шлялся да на похмельную голову позабыл.

Федька ахнула — вот ведь где друг подлинный сыскался!

— Я тебе этого, Дуня, не забуду, вот те крест!

— То-то все вы, молодые дурочки…

Самой Петровой было уже двадцать пять или даже двадцать шесть. Тоже не красавица, право танцевать вторые партии всеми средствами доказывала. А первых ей все равно не видать — ибо не француженка, не австриячка и не итальянка.

— А Платову не трогай, ей и без тебя тошно, — добавила Дуня.

— А ты как думаешь — кто Глафиру-то?..

— Это дело темное. Оно, может, вообще никогда не откроется, — подумав, сказала Петрова. — Глафира уж больно много скрытничала. Кабы с нами делилась — мы бы теперь все сыщикам и доложили, и злодея бы они поймали. А так… сама видишь…

— Но ты ведь не веришь, будто это Румянцев?

— Верю! Я, Бянкина, такое в жизни повидала — что парень сгоряча мог зазнобу удавить, верю! — с неожиданной яростью выпалила Дуня. — Хоть у твоего Саньки и кишка тонка на такое дело… Мог, вконец одуремши…. А потом к Анютке кинуться — с перепугу, и полночи с ней маяться…

— Да нет, Дуня, что ты, Господь с тобой! А если он скажет сыщикам в управе благочиния правду — был, мол, с любовницей? Платова, конечно, станет отпираться…

— Ну так обойдется это Анюте в две или три сотни. Одно ее ожерелье дороже стоит. Она уже и теперь припоминает, через кого можно встречу с обер-полицмейстером устроить. Я ее знаю, она ловкая! Может, и не деньгами расплатится. Так ты беги, выручай уж своего болвана, дурочка, а то его в каторгу погонят — и ты в петлю полезешь.

И Федька, поцеловав Дуню в щеку, помчалась на мужскую половину — высматривать Семена-питуха.

Но, пока добежала, сообразила: если Семен согласится, ей этого паршивца всю жизнь поить придется. А зато есть другой человек — который поможет не ради денег, а по своей несуразности. Его можно выманить и все ему растолковать. Ну и заплатить, разумеется — немного, совсем без денег тоже нельзя.