Джейн Хеллер - Ча-ча-ча

— Не так уж и важно? Ты сообщаешь мне, что мы потеряли все наши деньги, и это не так уж и важно? — Лицо мое пылало, а ноги онемели от долгого стояния в горячей воде. Я вылезла из ванны и вытерлась одним из банных полотенец от Адриены Витадини[1], которые купила в «Блумингдейл»[2]. Потом я стала ждать, когда Сэнди скажет что-нибудь психологическое, что-нибудь в стиле групповой психотерапии. Ведь именно так он всегда и говорил, когда случалась беда.

— Хорошо. Я по уши в дерьме, — наконец сказал он. — Но я отдаю себе отчет в своем поступке. Я переживаю свою боль, свою вину и свой позор. Правда. Я так переживаю свой позор, что решил — нам надо уехать из города. Я не могу смотреть на то, как люди шепчутся обо мне в ресторанах.

— Уехать из Лэйтона? Да ты шутишь. — Провинциальный, хотя и довольно утонченный по своему духу, этот городок Коннектикута разместился на побережье пролива Лонг Айленд, всего в часе с четвертью от Манхеттена. Всю мою жизнь Лэйтон был моим домом. — Мы не можем уехать из Лэйтона, Сэнди. Мы здесь живем. Наши родители здесь живут. А твоя работа в «Коффс»? Этот универмаг стал непременным атрибутом Лэйтона и его золотой жилой. Так что не надо переживать. Ты вернешь наши деньги в считанные минуты.

— Элисон, ты что, не слышала ничего из того, что я тебе сказал? Фондовая биржа провалилась ко всем чертям! И ты считаешь, что универмаг не провалится следом за ней? Неужели ты думаешь, что теперь у людей будут деньги, которые они станут тратить на модные шмотки? Очнись, детка. Смотри на вещи реально.

Я смотрела на вещи реально, детка. В этом-то и была проблема. Как я ни старалась, я не могла избавиться от ужасной мысли, что моя «роскошная жизнь», как это называлось в моем любимом журнале «ТаунКантри», приближалась к концу.

Конечно, предсказания Сэнди оказались абсолютно правильными. После падения фондовой биржи торговля в «Коффс» пошла из рук вон плохо. Благодаря изменчивости экономики и еще большей изменчивости покупателей, его доходы от «Коффс» катастрофически упали. То же самое произошло и с его духом. Он был настолько подавлен состоянием своих финансовых дел, что эта подавленность вновь привела его к доктору Вейнблатту, психологу, который консультировал Сэнди, когда распался его первый брак.

И вот, этот доктор Вейнблатт вызвал у Сэнди ностальгию по добрым старым временам той самой первой женитьбы. А так как я в последующие десять месяцев после Черного Понедельника абсолютно утратила чувство самосохранения, то для меня полной неожиданностью прозвучало признание Сэнди в том, что он уходит от меня к своей первой жене.

Это произошло поздно вечером в один из вторников августа. Я назвала его Черным Вторником. На ужин у нас с Сэнди была еда, принесенная из китайского ресторанчика. У нас всегда по вторникам была китайская кухня, потому что вечером по вторникам Сэнди ходил к психотерапевту. Некоторые мужья ходят по вечерам на боулинг, а мой ходил к психотерапевту.

После сеанса Сэнди любил ужинать дома. Он говорил, что после бесед с доктором Вейнблаттом чувствует себя слишком «обнаженным» для того, чтобы идти в ресторан, где люди будут внимательно рассматривать каждое его движение. Сэнди страдал скорее не от отвращения, которое испытывал к процедуре тщательного разглядывания, а от собственного заблуждения, что люди сочтут его настолько занимательной личностью, что будут внимательно рассматривать.

Китайский ресторан находился прямо по соседству с приемной доктора Вейнблатта, поэтому по дороге на консультацию Сэнди заходил в «Золотой Лотос», оставлял заказ, а через пятьдесят минут общения с доктором забирал его и приносил домой.

«Дом» представлял собой восемнадцатикомнатное кирпичное сооружение в колониальном стиле конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века, площадью в семь тысяч двести квадратных футов. Из его окон не открывался вид на воду, и, тем не менее, этот дом считался одним из лучших владений в Лэйтоне, так как имел много дополнительных строений — «пристроек», как их называли торговцы недвижимостью. А именно: дом для гостей, дом для прислуги и беседку для вечеринок. Ни одно из этих строений не было задействовано уже несколько месяцев, так как у нас больше не было ни гостей, ни прислуги, ни вечеринок.

Когда мы купили этот дом в 1984 году, Сэнди предложил дать ему имя. «Все особняки имеют имена», уверял он меня, так как я отнеслась к этой мысли довольно скептически. Я считала, что это будет выглядеть слишком уж претенциозно, если чета нуворишей-евреев Элисон и Сэнди Кофф будет пытаться подражать богачам англосаксам, тем «истинным» американцам прежних лет, которые обычно давали своим домам такие названия, как «У плетня», «Холм гармонии» или «Приют спокойствия». Но как-то ночью мы долго обдумывали подобные названия, и я загорелась этой идеей. В конце концов, мы сошлись на названии «Особняк Маплбарк». Маплбарком сто лет назад называли клен, чем выражали к этому дереву уважение и признательность, так как оно давало кленовый сироп.

Особняк Маплбарк был декорирован в стиле восьмидесятых годов, то есть в стиле погони за роскошью. Другими словами, мы потратили непристойно много денег на знаменитого декоратора из Нью-Йорка. Этот декоратор заставил нас почувствовать себя ущербными в отношении нашего вкуса при подборе обстановки. Причем это наше чувство ущербности было доведено им до такой степени, что мы позволили ему превратить наш дом в столицу набивного ситца Соединенных Штатов. В свое время Нэнси Рейган выдвинула лозунг: «Просто говорите нет» для людей, которым пытаются продать наркотики. Но я думаю, что этот лозунг вполне подойдет и для тех, кого запугивают декораторы.

Несмотря на обилие ситца, у дома было множество положительных черт. Например, просторные спальни, в каждой из которых были камин и ванная, роскошные комнаты с высокими потолками и многочисленные кухни. О кухнях разговор особый. В них было вложено пятьдесят тысяч долларов, в результате чего они обзавелись сверкающими новыми полами, закутками для принятия пищи, стойками и кухонными приборами, являющими собой произведения искусства, и которые выглядели так, будто созданы навечно. Моя самая любимая комната располагалась на втором этаже. Вначале предполагалось, что это будет детская, но потом ее переделали под мой кабинет. Мы решили «отложить» детей до тех пор, пока не станем более зрелыми. Когда мы купили этот дом, мне было тридцать четыре, а Сэнди только исполнилось сорок. Вы, должно быть, подумали, что мы были уже достаточно зрелыми, но среди пар восьмидесятых годов, живущих по принципу «Я хочу получить то, что хочу, тогда, когда я этого хочу», тенденция была следующей — они дожидались того момента, когда их детородный возраст подходил к концу, а потом предпринимали нечеловеческие усилия, чтобы забеременеть. Когда у них это не получалось, они теряли голову и начинали тратить тысячи долларов, тс самые, которые в свое время были затрачены ими на покупку домов, одежды и машин, на зачатие в пробирке и лекарства, способствующие зачатию. Если кто-нибудь скажет вам, что главным наркотиком восьмидесятых был кокаин, не верьте ему, это был кломид[3]. А потом, когда у них ничего не получалось, они полностью свихивались и начинали обдумывать следующие возможности: усыновление, участие в программе «Старший брат/ Старшая сестра»[4], отказ от идеи обзаведения ребенком или утешительная поездка по странам Карибского бассейна, чтобы взвесить все вышеперечисленные пути отступления.