Анна Дубчак - Крюк, или Анданте для одной молодой женщины, двух мертвых бабочек и нескольких мужчин

Но это она сейчас рассуждала так легко, хотя и несколько истерично о предстоящем романе. На самом деле, ни одного романа с тех пор, как она надела белые свадебные перчатки, не было. Пожалуй, это была та единственная граница, которую она так и не смогла перейти. Воспитанная на вежливости, в семье, где бранное слово можно было услышать разве что от случайных гостей или соседей, Ольга за три года замужества научилась злобно дерзить, отчаянно материться и открыла в себе талант строить мелкие козни почти на уровне гениальности, как она сама считала. Но нельзя сказать, что это приносило ей хоть какое-то удовлетворение. Нет! Как раз наоборот. Но – слово было сказано, дело сделано, негодяй наказан – назад ничего не вернешь. В музыкальной школе, где она работала, никому бы и в голову не пришло, что за внешне очень спокойной и уравновешенной молодой женщиной скрывается такое пакостное существо (какой она сама себя откровенно признавала). Она упорно продолжала изводить своего молчаливого и незлобивого мужа до тех пор, пока сама, наконец, не поняла: все, что она сейчас говорит и еще скажет, – форменная глупость, ничего серьезного за этими словами не стоит, и вообще – не такой уж он и «бездельник», «теленок» и «ничтожество». Словом, есть мужья и похуже…

Поэтому иногда, параллельно с битьем посуды, судорожными всхлипываниями по поводу неудачного замужества, она вдруг вспоминала, каким прекрасным и нежным бывал раньше ее Сергей. Пожалуй, есть немало женщин, которые, пожалуй, бросили бы целый выводок детей, дом, машину и дачу, чтобы только заполучить его себе в мужья. Этот странный и неожиданный процесс слияния оскорбленной и внезапно нахлынувшей любви она приписывала своей неуравновешенный натуре, склонной к истерии…

Так вот, об этой самой границе, которую она так и не перешагнула. Почему? Не хотела, вот и все. Ей казалось, что после того, как она изменит Сергею, ее жизнь вообще потеряет всякий смысл. Ведь жить без мужа и довольствоваться свиданиями с разными мужчинами может далеко не любая женщина. А для нее это будет конец – она потеряется в пестрых, воспаленных анфиладах собственных страстей и жалости, она обескровится и побледнеет, отдав каждому любовнику часть себя; она забудет, что на свете настоящее, а что – нет; она привыкнет ко лжи чужой и ко лжи собственной; ей некому будет поплакаться «в жилетку» и некому ей будет поставить горчичник или просто забинтовать палец; она станет общей, общественной, а, значит, ничьей. Участь таких женщин представлялась ей именно такой, и поэтому, что бы она ни говорила в запальчивости своему мужу, изменять она ему не собиралась (во всяком случае, практически). А уж что было (и кто был) в ее фантазиях – принадлежало только ей.

То же касалось и ее снов. Иногда утром, после совершенно безумной ночи, проведенной во сне с каким-нибудь бесплотным мужчиной, она со страхом и ужасом вглядывалась в спокойное лицо Сергея в надежде убедиться – вот он, муж, находящийся все это время в каких-то пяти сантиметрах от нее… Скорее всего, он ничего не слышал, но, для пущей убедительности, она все-таки спрашивала его: «Скажи, я не разговаривала сейчас во сне?» Он всегда отвечал приблизительно так: «Нет» или: «Ты просила меня отодвинуться, потому что я закрываю тебе вид на остров». (Ох, эти острова… Она улыбалась во сне, когда видела острова. И что это за острова? Никто не знает…) Она не верила ему и хмыкала в ответ: «Это, наверное, ты задел меня своим костлявым локтем». И тогда он спрашивал, глядя в ее зеркальные, с глянцевой черной лужицей посередине, глаза: «Что с тобой, Оля?» И она отвечала: «Я не выспалась. Отстань от меня…» И ей хотелось плакать.

Когда начался весь этот ад? Она уже и не помнила. Ей казалось, он длится уже всю жизнь и никогда не прекратится. Однажды она спросила Сергея: «Как ты думаешь, изверг, Бог заберет меня в рай за все муки с тобой? Или он такой же, как ты, и отправит меня в ад жариться в собственном соку на сковородке, считая только меня виноватой в нашей междоусобице?» Он мог бы ей, конечно, ответить, что она просто-напросто не поместится на сковородку (хотя, кто знает, какие в аду сковородки?), но он уверенно, не задумываясь, ответил: «В рай! Конечно, в рай. Но так будет, слава Богу, не скоро». Но вот с каким выражением он это сказал – с сожалением или наоборот – она не поняла…

Она поднималась по лестнице, волоча за собой видавшую виды хозяйственную сумку, нагруженную продуктами: банка клубничного джема, редиска, салат и пакеты с молоком. Ей уже не хотелось вспоминать о своем новом знакомом, которому она дала телефон, и, задумавшись на минуточку перед дверью обо всем сразу, она открыла дверь своим ключом.

Сначала она ничего не поняла, а когда поняла, было уже поздно – каблук плотно застрял на пороге между кривыми зубьями прибитых прямо к паркету, очень часто, металлических крючков. Да, весь пол был утыкан крюками. Так же садистски ощетинились и стены. Ольга задрала голову к потолку и увидела высоко над дверью огромный, должно быть чугунный, крюк. Он был совсем новый и поблескивал в полумраке свежей смазкой. Ольга с трудом выбралась за порог и, бросив на бетонный пол подъезда сумку, захлопнула дверь…

…Она открыла глаза. Ослепительное солнце заливало скамейку в городском парке. На скамейке сидела она, Ольга. Но, странное дело – Ольга чувствовала себя одновременно сидящей на этой скамейке и видевшей себя со стороны, откуда-то сверху. Эта двойственность ее совершенно не удивила. Наоборот, ей казалось очень приятным вот так посмотреть на себя со стороны. Серое легкое платье из матового шелка, маленькие черные замшевые туфли, волосы, сколотые сбоку черной же искусственной жемчужиной. Вид отдохнувший, вполне здоровый. Она понравилась себе. Да! Еще две серые перламутровые бабочки вместо серег… Как интересно…

– Они настоящие? – подумала она вслух.

– Настоящие. Из краеведческого музея, – был ответ.

– С кем имею честь разговаривать?

– Просто мужчина. Хожу, вот, гуляю, дышу, так сказать, свежим воздухом…

– Почему же я вас не вижу?

– Вы видели меня сотни раз. Я похож на всех мужчин разом, такой, как все. Да и вообще, меня не обязательно видеть.

– А откуда вы знаете, что бабочки настоящие?

– Я как раз был на той выставке, на прошлой неделе… Вы тогда еще остановились перед стендом с тропическими бабочками и сказали, что все живое в природе обладает хорошим вкусом…

– Что, прямо так и сказала?

– Да – обладает хорошим вкусом. И что при выборе цветовой гаммы для своего следующего платья вы обязательно используете естественную окраску бабочек.

– Но при чем же здесь эти бабочки? – она тронула мочки ушей и убедилась, что это не мираж. Потом посмотрела на кончики пальцев: на них остался след серебристой пыльцы.